Олегархат им. тов. Сталина
Шрифт:
— Вы, Светлана Владимировна…
— Я что, про танк для вермахта ошиблась? Или про садизм по отношению к своим же гражданам, имеющих несчастье родиться немцами? Мы их не переделаем: они же все протестанты, даже если прикидываются атеистами, да и не хотим переделывать, это нам слишком дорого обойдется. А вот разгильдяев-словаков… их мы тоже не переделаем, но они по крайней мере нам гадить не станут. А если с ними по-нормальному общаться, то и пользу нам принесут.
— Но они, если уж вы религии коснулись, католики…
— Да мне плевать, пусть бы они хоть солнцепоклонниками были. С венграми у нас тоже…. Религиозные разногласия, да и не любят нас эти венгры, но мы же с ними очень взаимовыгодно торгуем, и они нелюбовь свою… нет, не прячут,
— А чехи, вы думаете, будут гадить?
— Вот в этом-то я вообще не сомневаюсь!
В этом я точно не сомневалась. Когда-то давно, еще в советские времена, мне мама купила очень хорошие чешские туфли в школу. Очень хорошие туфли, но в них, в незаметной глазу глубине, в стельку была воткнута стальная меднёная скрепка, гарантированно изуродовавшая бы мне ногу если бы я туфли эти хотя бы в магазине померила. Но мама их купила без примерки, потому что купила их в Москве, где была в командировке, а дед — вероятно про чехов что-то знавший, туфли, перед тем как их мне отдать, тщательно проверил. А затем в ответ на недоуменный вопрос мамы, которая не поняла, откуда там эта скоба могла появиться, дед ответил:
— Эти фашисты постоянно так делают, в каждой партии одна-две пары обуви с такими подлянками. Их вообще-то на таможне проверять должны, но разве все проверишь…
Так что мое отношение к чехам сформировалось еще в ранней юности и за все прошедшее время практически не изменилось. То есть я прекрасно знала, что и среди чехов есть немало очень хороших людей, но, похоже, сволочей среди них было больше. Что же до словаков… Конкретно товарищ Гусак в свое время загремел в тюрьму за то, что резко выступал против просталинской политики товарища Готвальда и из тюрьмы вышел благодаря провозглашенному Дубчеком «строительству социализма с человеческим лицом». Правда, он очень быстро сообразил, что получилось все же не лицо, а морда, к тому же самая отвратительная, и — судя по тому, что я о нем в «прошлой жизни» слышала — мнение свое он серьезно поменял. По крайней мере при нем его страна в целом была «за СССР», хотя большей частью из-за существенных экономических преференций, предоставляемых Советским Союзом Чехословакии. Но так как я изначально думала определенные преференции предоставить уже Словакии, то мне этот товарищ для реализации моих планов все же подходил. А к вечеру, когда это длившееся весь день совещание подошло к концу, и Пантелеймон Кондратьевич со мной согласился. Не в том смысле, что он решил, что я права, а в другом:
— Раз уж вы, Светлана Владимировна, так настаиваете, то попробуйте. Я даже допускаю, что у вас что-то хорошее все же получится, а вот относительно Чехии нам, мне кажется, стоит еще раз все тщательно продумать.
— Ну и думайте, а я своего мнения не поменяю. А с Гусаком я уже завтра утром поговорю, до Братиславы можно и на обычном самолете долететь…
— Я запрещаю вам лететь на другом самолете!
— Не волнуйтесь, Пантелеймон Кондратьевич, я безусловно учту ваше мнение по этому поводу.
— И все равно полетишь не на Иле? — хмыкнул Николай Семенович.
— Да, для таких полетов мне более чем достаточно Бебебешки. Да и шансов, что злые люди решат самолет сбить, будет поменьше…
«Бебебешкой» в народе прозвали изготовленный в КБ Бериева самолет для местных авиалиний. Небольшой, на два десятка пассажиров, зато способный сесть хоть на поле (разве что не на свежевспаханном) и летающий со скоростью под шестьсот километров в час. У меня (точнее, у Совмина) таких числилось шесть штук, и от серийных они отличались лишь установленной специальной системой связи и увеличенным баком, позволяющим летать на расстояние до трех тысяч километров (правда, всего с четырьмя пассажирами). Так что даже если в Братиславе мне керосинчика не нальют, его хватит даже на то, чтобы обратно в Москву вернуться. Но я была убеждена, что нальют, потому что у меня уже был для товарища Гусака
Да и откуда бы им знать-то: это я «заранее» к такому сценарию готовилась, и — хотя вероятность его я оценивала как и вероятность встречи с динозавром (то есть в пятьдесят процентов), небольшой копеечки на его подготовку я все же не пожалела. А когда ехала на совещание на Старую площадь, я просто позвонила «куда надо» — и к полуночи все нужное уже ждало меня в Щелково. Очень нужное, но и довольно тяжелое, так что кроме меня пассажиров в самолете не было. Но для меня это было даже лучше: в пустом самолете можно легко место оборудовать для сна. А выспаться мне было необходимо: завтра с утра предстояли очень непростые переговоры. Товарищ Гусак уже был в курсе, что я прилечу, но вот с чем — об этом пока только я и знала. А когда об этом узнает и он…
Глава 23
Густав Гусак к социализму, как ни странно это может показаться, относился с неодобрением. Но его неодобрение все же больше относилось не к самому строю, а к тем идиотам, которые этот строй в Чехословакии внедряли. Верные ленинцы и воспитанники Коминтерна об экономике имели очень поверхностные понятия, а еще искренне считали, что Советский Союз за то, что они все из себя такие ленинцы, должен кормить. Однако обломись: в СССР руководить стали суровые прагматики, искренне считающие, что социалистическая интеграция должна быть взаимовыгодной — и с кормушкой сразу не сложилось. Советский Союз отказался задорого покупать их довольно средненького качества продукцию, а втюхать это еще куда-то стало практически невозможным «по политическим мотивам». Правда, политика тут была одна: капиталистам конкуренты не нужны, а если этот потенциальный «конкурент» по качеству вообще не конкурент, то сожрать его сам бог велел.
А товарищ Гусак сам был суровым прагматиком и понимал, что верные ленинцы ведут страну к экономическому краху и развалу, и поэтому — ну, я так думаю — с товарищем Дубчеком согласился на раздел страны и принял «менее развитую половину». Однако товарищ Дубчек, как и все суровые марксисты, мощь страны измерял в количестве станков на металлообрабатывающих заводах, а вот товарищ Гусак считал ее в объеме производимой продукции — и тут «слаборазвитая» Словакия крыла «индустриальную Чехию» как бык овцу: небольшие, но довольно многочисленные фабрики по изготовлению обуви и пошиву верхней одежды, большей частью размещенные именно в Словакии, давали бывшей Чехословакии более шестидесяти процентов выручки в торговле с Советским Союзом. А торговля с другими странами у Чехословакии шла довольно вяло. Но все же шла, к тому же Чехия принимала участие в некоторых международных проектах (вроде строительства АЭС), поэтому выглядело все, как будто победил Александр Дубчек. Но лишь выглядело, и только «пока».
И «пока» так выглядело в том числе и потому, что Густав Гусак был в первую очередь прагматиком. Поэтому разговор с ним я начала с «чистой прагматики»:
— Товарищ Гусак, вы прекрасно понимаете, что Словакия находится в некоторой экономической… неустроенности…
— Хм… в наблюдательности вам не откажешь, — Густав смотрел на меня с некоторым любопытством, прекрасно понимая, что столь срочный визит в страну Первый зампред советского Совмина совершает не ради того, чтобы просто нахамить.
— Поэтому я прилетела, чтобы предложить вам ситуацию быстро исправить. И предложений у меня будет несколько, а первое заключается в том, чтобы во взаимной торговле мы перешли на социалистический принцип.
— То есть…
— У меня тут небольшой список, поглядите: если вы согласитесь с предлагаемыми ценами на вашу продукцию, то СССР готов немедленно размеры закупок утроить.
— Я знаю, что в СССР называют «социалистической торговлей», но предлагаемые цены я могу даже не глядеть: Словакия не может увеличить производство втрое, у нас просто нет нужных мощностей.