Оленин, машину!
Шрифт:
— Как оно? — спросил, снова доставая свой расшитый кисет.
— Жить буду. Как сам?
— Ничего, — пробасил казак. Деловито оторвал кусок газеты, насыпал туда самосада, свернул толстую сосиску, облизнул край и завершил «творение». Потом так же неспешно высек огонь в самодельной зажигалке, поднёс к краю папиросы — она больше напомнила мне сигару — и принялся курить. Только теперь я заметил, как у него чуть дрожат крупные мозолистые пальцы. Видать, нелегко пришлось Пивченко в той рукопашной.
— Не ранен? — спросил я его на всякий случай.
— Не…
— А чего такой смурной?
Казак помолчал,
— Первый мой… там остался.
Я удивлённо посмотрел на него, пытаясь напрячь доставшуюся мне по наследству память Алексея Оленина: что знаю о биографии Пивченко? Но проще оказалось спросить, чем ковыряться в закоулках мозга.
— Так ты вроде давно воюешь, — заметил я.
— Оно так, а вот человека убивать не доводилось, — хмуро ответил казак и прочистил горло.
Я помолчал, обдумывая ответ. Но ничего на ум, кроме как стандартного ответа, не пришло:
— Или мы их, или они нас. Третьего не дано.
— Могёт быть, — вздохнул Пивченко.
— Есть в Китае город такой большой, Нанкин. В декабре 1937 года его захватили японские войска. Начали с того, что принялись убивать всех подряд. Миллионы людей, включая мирных жителей и военных, были уничтожены. Улицы города были переполнены телами. Японцы просто расстреливали всех, кто попадался им на пути. Жестокость была жуткой. Но это ещё не всё. Самураи, мать их, устроили всякие зверства. Тысячи женщин были изнасилованы, и это были не просто единичные случаи, а масштабное надругательство, охватившее весь город.
Я замолчал, казак докурил свою самокрутку. Положил окурок на землю, старательно затоптал подошвой сапога.
— Ты это мне всё к чему? — спросил.
— К тому, что перед нами не просто враг, а зверь.
— Как немцы?
— Пожалуй, что и хуже. Одних китайцев погубили несколько миллионов.
— Откуда знаешь? — недоверчиво приподнял казак густую бровь.
— Забыл, откуда я? — намекнул ему, и казак коротко кивнул.
По его лицу я понял, что душевные терзания по поводу убитого японца Пивченко постепенно оставляют.
Глава 30
Стоило привести себя в порядок и перекусить немного, как вызвали к особисту. За наспех сколоченным из досок от снарядных ящиков сидел всё тот же сухощавый капитан, к которому я недавно приволок японца. Вошёл, приветствовал его, как Устав того требует. Офицер сделал приглашающий жест рукой. Я приблизился, а вот сидеть было негде. Пришлось стоять, но ничего, мы люди не гордые.
— Догадываетесь, по какому поводу я вас вызвал, товарищ старшина? — спросил капитан, откладывая какую-то папку в сторону. При этом он её, как Глеб Жеглов из «Места встречи изменить нельзя», ещё и перевернул так, чтобы лицевая сторона для меня осталась загадкой. Хотя показалось, будто там мелькнула моя фамилия с инициалами. Ну, а что другого ожидать? Он же особист, а я всё-таки вожу самого командира полка.
«Не „гражданин Оленин“, уже лучше», — подумал я, памятуя о том, как быстро могли в СССР сделать из «товарища», то есть друга и брата по сути, лицо чужое, не внушающее доверия. Скажи капитан так, мне бы сразу стал понятен лейтмотив нашей беседы. Хотя, возможно, в самое ближайшее время он изменится, и я могу отправиться отсюда не приводить виллис в порядок, а прямиком в тыл. Эта
— Возможно, японский военнопленный что-то интересное рассказал, и вы хотите узнать, известно ли мне? — прикинулся я Незнайкой. Не буду сразу показывать особисту, что у меня соображалка хорошо работает, и вообще перед ним на самом деле не старшина, а капитан ВДВ, повидавший всякое за годы службы.
— Ошибаетесь, товарищ старшина, — покачал головой капитан и потянул шеей, словно ему жал воротник гимнастёрки. Я и раньше заметил этот жест у него и счёт, что одежда виновата. Но когда офицер сделал это теперь, заметил у него длинный шрам, тянущийся от затылка к ключице. Видимо, какая-то вражина полоснула.
Я потоптался на месте. Ноги и так гудят после сегодняшних приключений.
— Суровикин! — позвал капитан.
— Я! — в палатку вошёл невысокого роста крепыш лет 18-ти: кожа — кровь с молоком, лицо типичного деревенского парня.
— Принеси ящик.
— Есть!
Он вскоре вернулся.
— Присаживайтесь, товарищ старшина.
Я выполнил приказ.
— Вы, говорят, сегодня спасли жизнь комполка? — спросил капитан.
— Ну, это громко сказано…
— Не скромничайте. Мне уже доложили. Вы молодец. Но говорить будем не об этом. А о том акте диверсии, который вы постарались скрыть, — глаза особиста вдруг стали ледяными.
— Акт диверсии? — переспросил я, и офицер скривился, как от зубной боли. — Вы про колёса, что ли?
Капитан перестал морщиться. Я же дал ему понять, что не собираюсь Ваньку валять и прикидываться, будто ничего не знаю.
— Именно так. Возможно, вы решили, что это событие не имеет особого значения. Но тот, кто порезал вам шины на автомобиле, совершил военное преступление. Я расцениваю его как диверсионный акт, и за такое полагается трибунал и расстрел, — сухо произнёс капитан. — У меня имеется акт осмотра колёс, — он похлопал по той самой папке, и я понял, что в ней не моё персональное дело, а касаемое утреннего происшествия. — Конечно, криминалистическую экспертизу провести в таких условиях невозможно. Однако я опросил механиков, в том числе их начальника Афанасия Кузьмича Леднёва, и они подтвердили, что колеса не пострадали в результате аварии, и были осознанно испорчены. И вот что я вам скажу, Оленин. Если вы покрываете того, кто это совершил, то… очень не советую этого делать.
Капитан замолчал. Достал простенький алюминиевый портсигар. Раскрыл, протянул мне.
— Спасибо, не курю, — отказался я.
Тогда особист достал папиросу, продул мундштук, смял его и прикурил.
— У вас есть предположения, товарищ старшина, кто это мог сделать? — вернулся он к прежней теме.
Я задумался. Ну, и как быть? Сдать с потрохами лейтенанта Лепёхина вместе с его шестёркой Женькой Садымом? Обоих к стенке поставят, как пить дать. Ну, второго точно, а первый, может, ещё штрафной ротой отделается. Но чтобы так поступить, нужно иметь стальные доказательства. Придётся привлекать Пивченко, — это он Садыма засёк, когда тот покрышки мне резал. Но привлекать казака к расследованию очень не хотелось. Как-то не по-мужски это. Женька пацан ещё, глупый дурачок. Ему приказали, он сделал. Когда особист станет ему ливер на кулак наматывать, сдаст лейтенанта.