Олений заповедник
Шрифт:
Тедди Поуп явился к мистеру Теппису днем и был тепло встречен. Теппис пожал ему руку и хлопнул по спине.
– Тедди, как приятно, что ты смог прийти, – сказал он своим хриплым тоненьким голоском и нажал под столом кнопку, включая запись.
– Всегда рад откликнуться на ваше желание поговорить со мной, – сказал Тедди.
Теппис кашлянул.
– Хочешь сигару?
– Нет, сэр, я их не курю.
–. Сигары – это порок. Должен сказать, мой единственный порок. – Теппис прочистил горло с коротким резким звуком, словно подзывая животное. – Так вот я знаю, над чем ты сейчас ломаешь голову, – весело произнес он. – Ты хочешь знать, почему я решил встретиться с гобой.
– Что ж, мистер Т., я в самом деле над этим думал.
– Все просто. Я отвечу тебе одной фразой. И ответ такой: мне б хотелось проводить со всеми вами, молодыми людьми, молодыми звездами, которые
– Надеюсь, думаете приятные вещи, мистер Т., – сказал Тедди.
– Что это ты нервничаешь? Разве я когда-нибудь тебя обижал?
Тедди отрицательно покачал головой:
– Конечно, нет, я по-настоящему привязан к тебе, ты это знаешь. Я теперь уже не молод.
– Вы вовсе не выглядите старым, Г.Т.
– Не перечь мне – это правда. Иногда я думаю, сколько лет я сижу в этой комнате, какие приходили сюда звезды, какие сходили с горизонта. Знаешь, думаю обо всех, кого я сделал звездами, а потом обо всех восходящих звездах. Года через два о них заговорят, но им никогда тебя не вытеснить, можешь спать спокойно, Тедди, можешь говорить: Г.Т. сказал мне «Можешь спать спокойно, все равно как если б я тебе это обещал», а я хочу сказать, что испытываю к тебе по-настоящему дружеские чувства, какие испытывают ко мне все мои звезды, настоящие и восходящие, я это чувствую во время наших разговоров, они считают, что у меня большое теплое сердце, ни разу не помню, чтобы хоть кто-нибудь вышел из этого кабинета, не сказав мне: «Да благословит вас Бог, Г.Т.». Я действительно человек теплый. Поэтому я и преуспел в нашем деле. А что тут нужно, чтобы преуспеть?
– Доброе сердце, – сказал Тедди.
– Правильно: большое, насыщенное кровью сердце. У американской публики большое сердце, и ты проделываешь полпути, идя к нему. Я дам тебе пример. Я отец взрослой женщины – ты знаешь мою дочь Лотти, я люблю ее, и она общается со мной каждый день. В десять утра раздается ее звонок, и моя секретарша освобождает для меня линию. И если я не выполняю своих обязанностей перед дочерью, то как я могу рассчитывать, что она будет выполнять свои обязанности по отношению ко мне? Понимаешь, Тедди, – сказал он и, наклонившись, похлопал Поупа по колену, – моя любовь к дочери ни на что не влияет, у меня хватает чувства и на мою другую семью, на большую семью, которая здесь, на «Сьюприм пикчерс».
– Семья относится к вам так же, как вы к ней, Г.Т., – сказал Тедди.
– Надеюсь, искренне надеюсь. У меня сердце разорвалось бы от горя, если б все молодые люди, которые работают тут, не отвечали мне взаимностью. Вы не знаете, сколько я думаю обо всех вас, о ваших проблемах, ваших болячках и ваших успехах. Я слежу за вашими карьерами. Знаешь, Тедди, ты удивишься, сколько я всего знаю о личной жизни каждого из вас. Я даже слежу, насколько вы религиозны, потому что верю в религию, Тедди. Я переменил свою веру, а человеку переменить веру не все равно, что выпить стакан воды. Могу тебе сказать, я нашел великое утешение в моей новой вере – в Нью-Йорке есть великий человек, великий священнослужитель, я горжусь тем, что могу называть его своим ближайшим другом, и он так устроил, что ты и я можем входить в одну и ту же церковную дверь.
– Последнее время я, пожалуй, маловато бываю в церкви, – сказал Тедди.
– Это меня не радует. Я бы прочел тебе лекцию на эту тему, если бы не хотел поговорить о другом. – Теппис поднял обе руки. – Посмотри, что я тебе показываю? Две руки. Две руки составляют тело. Видишь ли, у меня такое чувство, что во мне две веры – та, с которой я родился, и та, в которую я перешел и которую принял. И мне кажется, что я унаследовал все богатство традиций двух великих религий. Я тебя запутываю?
– Нет, сэр.
– Возьмем мою первую веру. Одним из самых душевных обычаев моего народа является то, что родители вникают в жизнь своих детей – в их помолвки, свадьбы, рождение нового поколения. Я мог бы рассказать тебе такие истории, что ты бы заплакал. Знаешь, самый бедный дом, люди, влачащие нищенское существование, принимают такое же участие в организации свадьбы своих детей, как и королевская чета. Ну а у нас демократическая страна – мы можем возблагодарить за это Бога, – мы не одобряем королевских свадеб, я сам этого не одобряю – в жизни не подумал бы устроить такое, но тут можно многое сказать и за, и против. Я разговаривал на эту тему с беем Оми Кин Беком, и знаешь, что он мне сказал? Он сказал: «Г.Т., мы не устраиваем таких свадеб, как американская публика склонна
– Думаю, многим нравится смотреть с презрением на королей, – сказал Тедди.
– Наверняка. И знаешь почему? Из зависти. – Теппис достал носовой платок и сплюнул в него. – Люди завидуют тем, кто сидит наверху.
– А вот я считаю, – сказал Тедди, – что короли – такие же люди. Они только чаще высказываются.
– Ты не прав, – прервал его Теппис. – За принадлежность к королям приходится платить страшную цену. Позволь рассказать тебе одну историю. Что отличает общественных деятелей? То, что они всегда на виду у общества. Они обязаны вести себя безупречно не только в публичной, но и в личной жизни. Знаешь ли ты, что такое скандал для общественного деятеля? Это бомба, в десять раз сильнее атомной. Они вынуждены совершать определенные поступки, которые разбивают им сердце, – а почему? Потому что этого требует долг перед обществом. Так же обстоит дело с королями, и так же обстоит дело с кинозвездами и такими людьми, как я, – людьми вроде тебя и меня, вот на кого распространяется это правило. Таковы законы – поди-ка попытайся их нарушить. Мы разговариваем сейчас на равных, верно, Тедди?
– Лицом к лицу, – откликнулся Тедди.
– Посмотри на эту картину, – сказал Теппис, указывая на полотно. – Мне бы не хотелось говорить тебе, сколько я за нее заплатил, но как только я увидел это французское полотно, эту прелестную мать с прелестным младенцем, я сказал себе: «Г.Т., даже если тебе придется работать десять лет, чтобы заплатить за эту картину, ты должен купить ее». И знаешь, почему я себе это сказал? Потому что на этой картине запечатлена жизнь, ее написал великий художник. Я смотрю на нее и думаю: «Материнство – вот на что ты смотришь». Когда я думаю о тебе, Тедди, и знаю, что у тебя на душе, мне кажется, что ты думаешь остепениться, обзавестись прелестной женой и детишками которые будут встречать тебя, когда ты будешь возвращаться с работы домой. У меня никогда ничего подобного не было, Тедди, потому что я в твоем возрасте работал по многу часов, очень по многу – у тебя заболит сердце, если я стану тебе об этом рассказывать, и когда я один, я иной раз думаю и говорю себе: «Знаешь, Г.Т., не сумел ты попользоваться плодами жизни». Мне бы не хотелось, чтобы такому человеку, как ты, Тедди, пришлось говорить себе нечто подобное. Да тебе и не придется. Знаешь, со всем уважением к моей жене – да покоится она в мире – должен сказать, что ей тоже пришлось тяжко трудиться – правда, только первые годы, – но она ни разу не пожаловалась, хоть чуть-чуть. – Глаза Тепписа наполнились слезами, и он вытер их чистым носовым платком, который держал в нагрудном кармашке; в комнате пахнуло его туалетной водой. – А у тебя, – продолжал Теппис, – на какой бы девушке ты ни женился, не будет таких проблем, ты сможешь полностью финансово ее обеспечить – ты знаешь, почему это возможно, и она заставит тебя остепениться. Я даже готов сесть с тобой и твоим агентом, чтобы упорядочить все финансовые вопросы и чтобы тебе не пришлось занимать у нас деньги до получения вознаграждения. – Теппис, нахмурясь, посмотрел на него. – Это же позор, Тедди. Люди подумают, что мы тебе не платим, раз ты занимаешь деньги.
– Я б хотел поговорить с вами об этом, мистер Т., – поспешил сказать Тедди.
– Мы и поговорим об этом, подробно поговорим, но сейчас не время. Просто помни, Тедди, что американская публика тебя боготворит, а богу не надо думать о деньгах, если он чист перед своей публикой. – Теппис налил себе воды в стакан и медленно выпил, словно проверяя вкус. – Я понимаю, молодому человеку вроде тебя, когда весь мир у его ног, обычно неохота жениться. «Почему я должен жениться? – спрашивает он себя. – Что мне это даст?» Так вот, Тедди, женитьба многое тебе даст. Ты только подумай. Весь мир ходит по струнке и потому говорит: «Эй, ты там, ходи тоже по струнке». И знаешь почему? Мир ненавидит холостяка – он непопулярен. Люди пытаются его затоптать. Чего только о таком человеке ни слышишь, в девяноста девяти случаях без оснований, но мне было бы стыдно, я не мог бы смотреть тебе в глаза, рассказывая то, что мне приходится выслушивать. Тошнотворные истории. Когда мне такое принимаются рассказывать, уж я им выдаю. «Не рассказывайте мне такую грязь про Тедди, – говорю я, – не желаю это слушать. Если мальчик не хочет жениться, это еще не значит, что про него надо рассказывать такие грязные мерзкие истории, и точка». Так категорично я держусь. Люди меня знают и говорят: «Всем известно, что Г.Т. против клеветы».