Ольга-чаровница и змиев сын
Шрифт:
Всего несколько взмахов крыльями, и земля ушла далеко вниз. Он и забыл, как невероятно хорошо лететь в поднебесье, как держит его ветер и нашептывает последние новости. Горан принимался похихикивать, представляя, что именно ждет нерадивых «спасителей», попытайся они сунуться в библиотеку. Будь Горан менее занят, непременно уничтожил бы этих чаровников, но иной раз и древним фолиантам надо развлекаться. Да и терему пора бы уже осознавать кто друг, а кто враг. В конце концов, это же родовое гнездо, посреди заповедного леса выстроенное: не дело ему прикидываться обыкновенным жилищем. Терем Ольги был почти живой, для обретения им разума оставалось совсем немного, но
Она лежала в его когтях безучастная, застывшая между памятью и беспамятством, жизнью и смертью, и ее состояние не нравилось Горану все сильнее.
Глава 5. Ольга
Пустота вокруг сменялась то тьмой, то светом, потом пришла боль и холод. Ветер накидывался на нее то с боков, то сверху. Воздух свистел в ушах, а рядом хлопало белье, выстиранное и развешанное на веревке нянькой…
Ольга коротко выдохнула и окончательно поняла, что жива, распахнула глаза и попыталась понять благодаря какому заклятию ее зашвырнуло так высоко, почему висит в воздухе и не падает. Внизу проносились холмы и равнины, синел справа на горизонте хвойный лес, а слева золотилось в лучах заходящегося солнца море. Красиво, странно и ни капельки не страшно, хотя, сверзься она с подобной высоты, не останется ничего: ни кровавого следа, ни мокрого места.
Наверное, прошло немало времени, прежде чем она сообразила в чем именно дело. И расстроилась, заранее попрощавшись со свободой. Горан вырвался, а она не успела уйти — скверно. От того, что один острый коготь впился в бок, а другой раскровил ключицу, не было ни тепло, ни холодно. Скоро она насладится болью во всех ее мельчайших проявлениях. А уж в опыте, фантазии и ненависти к ней Горана не приходилось сомневаться ни на мгновение, вне зависимости от того, что он плел, находясь в заточении. Змии коварны, и забывать об этом — последнее дело. Особенно в ее положении. Много ли способен противопоставить чаровническому существу тот, кто потерял свой посох? На самом деле не столь и мало, вот только чувствовала себя Ольга выжатой вконец. Не то что призвать силу — она и мизинцем пошевелить не могла.
В зряшных попытках добиться отклика от собственного дара прошло немало времени. Она успела окончательно закоченеть на пронзительном ветру. Затем земля принялась приближаться, причем делала это невероятно быстро, аж перехватило дух — не от страха, от восторга. Ольга смотрела во все глаза, упиваясь зрелищем. Сумела бы — раскинула руки подобно птичьим крыльям. Всю жизнь она стремилась летать, но стихия воздуха не поддавалась, Ольга только и сумела что оборачиваться благодаря перышку заветному. Только где ж теперь перо то? Наверное, там же, где и посох.
А еще она хотела запомнить все до последнего облачка, деревца и лучика — вряд ли ей предоставят возможность полюбоваться на них еще хоть раз. Замок… нет, дворец, за вратами видневшийся, уже приближался, в нем найдется немало холодных сырых каменных мешков — самое место для врагов и предателей.
— Потерпи. Уже скоро я тобой займусь, — послышалось совсем рядом. Жаром обдало правую сторону лица. Ольга не стала оборачиваться: еще насмотрится и на клыки, и в глаза с вертикальным белым зрачком.
Вопреки ожиданиям, Горан не шипел. Глубина, полная силы — гибельная бездна — гораздо лучше подходила голосу хранителя границы, заставляя сжиматься что-то внутри. Раньше голос почти до неузнаваемости менял посох, а
«Так себе отмщение, конечно, но какое уж есть», — подумала Ольга. Она вовсе не желала соплеменникам зла, но некоторых людей к власти подпускать все же не стоит. Лучше жить под пятой выходцев из Нави, чем с князем, не заботящимся о собственном княжестве, не говоря уж о народе. Ладно бы просто сидел в своем тереме, так сам творит беззаконие и боярам дозволяет.
Наверное, сознание все же уплыло: Ольга совершенно упустила из виду, когда очутилась во дворце. Казалось бы, только-только небо простиралось над головой, маячила впереди граница и врата, более туманом не скрытые, и вот вверху черный каменный свод, а коридоры — достаточно широкие и высокие, позволяющие Горану не менять обличия — несутся перед глазами с безумной скоростью.
Ольга прикусила губу, чтобы не взвизгнуть ненароком. Коридор отнюдь не являлся прямым. Он то плавно поворачивал — и тогда чудилось, будто они летят по кругу, — то резко уходил вверх или вниз. Наверняка, Горан мог бы пролететь его и с закрытыми глазами, даже не задев стены кончиком крыла. Вот только понимание этого Ольге никак не помогало. Вся ее суть вопила в ужасе от того, что она сейчас расшибется в лепешку.
Наконец, они влетели в зал, показавшийся Ольге полностью сделанным из темного стекла. Впрочем, несмотря на видимую хрупкость, вряд ли многое здесь удалось бы легко разбить. Хватка на плечах ослабла. Коготь прочертил по боку, оставив на память длинный кровавый след. В подошвы больно ударил зеркальный пол, но вот роскоши растянуться на нем Ольгу не удостоили. Горан подхватил ее, мгновенно поменяв обличие, представ во всем блеске, красоте и величии. А она-то думала, будто позабыла его вид. Нет. Каждое движение, блеск нечеловеческих белых зрачков, надменные безупречные черты, отливающая металлом кожа — все казалось таким родным и дорогим, что невольно приходили в голову мысли о привороте. Не мог же человек на полном серьезе испытывать влечение к такому: чуждому, опасному, если не откровенно хищному?!
Или с ней самой что-то не так? Ну да. Не так. Люди ее не привлекали даже в тот юный возраст, когда положено влюбляться в первого встречного.
«Все объяснимо, — напомнила себе Ольга. — Я была крайне уязвима, увидев его впервые, а сейчас вообще дышу лишь чудом. Во мне дыра, в которую утекают силы. Ее необходимо заполнить, а Горан — существо чаровническое. Вот и схожу с ума. Ничего. Скоро это безумие прекратится: я не люблю боль, а ее будет много. Нужно лишь потерпеть».
— Терпи, — вторил ее мыслям Горан и удерживал, не позволяя упасть, потом и вовсе поднял на руки и потащил… в стену.
Ольга зажмурилась, вновь впившись зубами в и так прокусанную губу. Пробивать лбом стекло она не хотела, но желания и дозволения никто не спросил, а выбора не предоставил. Однако кожи коснулась лишь легкая пленка — словно паутинка налипла, — а потом она оказалась на чем-то прохладном и упругом, не сразу распознав постель.
Горан фыркнул, и она поспешила открыть глаза, а затем непонимающе уставилась на золотой свод над кроватью. Вокруг простиралась огромная опочивальня с окном, занимавшим всю стену. Сейчас и не припомнить та ли то комната, в которую внес ее Горан годы назад, другая ли.