Олигархи. Богатство и власть в новой России

Хоффман Дэвид

“Я видела недостатки инвестиционного проекта, — рассказывала мне позже Златкис. — Чтобы осуществить задуманное, им было нужно два миллиарда долларов. Возможности финансового рынка ограниченны. Они могли собрать то миллионов долларов, не больше. С такими деньгами они ничего бы не построили. Может быть, швейную фабрику, но ничего заслуживающего внимания в автомобильной промышленности”. Березовский не сдавался. “Он был уверен, что сможет собрать в России два миллиарда долларов”, — рассказывала Златкис. Березовский хотел продавать акции. При упоминании этого слова Златкис вспомнила снежный вечер в декабре 1991 года вскоре после своего назначения на должность в Министерстве финансов. Советский Союз разваливался, до прихода к власти Ельцина и начала шоковой терапии оставалось совсем немного. Поздним зимним вечером, в 23:00, Златкис вышла из министерства, чтобы поехать домой. Тротуары темных улиц покрывал

лед. Шофер Златкис сел за руль ее старого промерзшего автомобиля. Когда машина свернула в один из переулков в районе Кремля, перед дрожавшей от холода Златкис открылась знакомая картина: на морозе при свете единственного фонаря стояла длинная очередь. Она попросила шофера остановиться и вышла, чтобы посмотреть, чем торгуют. Очередь состояла в основном из пожилых женщин, кутавшихся от мороза.

Она услышала, что те говорят про акции. Они стояли в очереди за бумажками, по которым через год им обещали выплатить огромные дивиденды. Акции выпустил банк МЕНАТЕП. “Мы уже несколько дней стоим в очереди, чтобы купить акции, — сказала Златкис одна из женщин. — Они продают акции. Они будут платить большие дивиденды. Мы вкладываем тысячу рублей. Через год они обещают выплатить нам десять тысяч рублей”. Женщины стояли в очереди за легкими деньгами.

Златкис не решилась сказать, что она начальник департамента ценных бумаг Министерства финансов. Но промолчать она не могла. Она попыталась убедить женщин, что они совершают ошибку, что это мошенничество. Они больше не увидят своих денег. Шофер тянул ее за пальто и говорил, что одна она ни в чем их не убедит. Но Златкис продолжала, несмотря на мороз и враждебные взгляды. Как ни печально, их обманывали. Акции выпущены незаконно. Они потеряют свои деньги. Неужели они не понимают?

Женщины сплотили ряды и не поддавались на ее уговоры. Они велели Златкис убираться. Они не хотели слушать ее и нервно оглядывались назад, пока она умоляла их понять, что акции ничего не стоят. “Они были очень рассержены, — вспоминала Златкис. — Они просто прогнали меня. Я ничего не могла сделать. Я говорила с людьми, совершенно не готовыми выслушать меня, понять меня” ^{207} . Прошло немного времени, и эта сцена стала преследовать ее — и их.

Инфляция начала 1990-х утихла в России, как это случилось в Польше. В 1992 и 1993 годах стоимость рубля снижалась из месяца в месяц по мере того, как Центральный банк безрассудно выделял все новые миллиардные кредиты. Через год после того, как Гайдар освободил цены, инфляция в России по-прежнему составляла 25 процентов в месяц ^{208} . К концу 1994 года розничные цены выросли на 2000 процентов по сравнению с декабрем 1990 года ^{209} . Виктор Геращенко, председатель правления Центрального банка России, считал в лучших советских традициях, что, закачивая деньги в экономику, можно спасти ее. Вместо этого он разрушал ее.

Гайдар осознавал вред, наносимый экономике, хотя ему и не всегда удавалось продемонстрировать сочувствие населению.

“Самая страшная денежная катастрофа — гиперинфляция, — утверждал он спустя много лет. — Она приходит, когда общество, полностью утратив доверие к национальным деньгам, начинает быстро от них избавляться, покупая все, что только можно” ^{210} .

Именно это и произошло в России. Гиперинфляция дестабилизировала экономику и уничтожила накопления населения. Она стала суровым испытанием. Ученый, получавший в советские времена двести рублей в месяц и накопивший за время работы пять тысяч рублей, увидел, что всех его сбережений хватает теперь лишь на покупку батона хлеба. Но самым хитрым и предприимчивым волна инфляции давала отличный шанс. Она возвестила о начале эпохи фантастически легких денег, состояний, появлявшихся из воздуха. Соблазн был особенно велик для тех, у кого уже имелись связи, например для кооператоров, начинающих банкиров, комсомольских активистов и бывших сотрудников КГБ, а также для тех, кто был достаточно смел, включая бесстрашных студентов, не знавших советской системы.

Разорившаяся Россия нуждалась в привлечении инвестиций, укреплении доверия к своей валюте и создании основных институтов рынка. Волна легких денег стала огромным препятствием на пути к достижению этих целей. Были сделаны неверные выводы, и негативные последствия сказывались на протяжении всех 1990-х годов. В те годы было распространено мнение, что гораздо выгоднее заниматься махинациями в сфере финансов, получать кредиты и использовать последствия инфляции, чем по кирпичику создавать бизнес. Доходы России были огромными, но такими же были и издержки. Легкие деньги отодвинули

выполнение тяжелой работы на более поздний срок.

В советской экономике деньги играли второстепенную роль. После революции некоторые большевики считали даже, что в рабочем государстве деньги вообще исчезнут. Советская промышленность была нацелена в первую очередь на выполнение заданий и планов, и деньги не являлись фактором, определяющим успех или неудачу. Если продукция завода была некачественной и не пользовалась спросом, завод все равно получал субсидии. Целый спектр понятий, связанных с деньгами и их отношением к частной собственности, — прибыль, убыток, долг, акции и дивиденды — просто не существовал. Более того, для потребителей, как и для заводов, товары в условиях дефицитной экономики существовали вне пределов досягаемости при помощи денег; ключевым фактором было наличие не денег, а привилегий или доступа к системе распределения благ.

Когда дело касалось денег, россияне относились к своим правителям с глубоким и неизменным недоверием. Советские лидеры периодически конфисковывали сбережения населения, чтобы ликвидировать излишки рублей, накопившихся потому, что нечего было покупать. Последняя конфискация, произведенная премьер-министром Валентином Павловым, была еще свежа в памяти людей. В 1991 году он неожиданно объявил об изъятии из обращения пятидесяти- и сторублевых банкнот.

Когда Ельцин начал шоковую терапию, освободив почти все цены, его главная цель заключалась в том, чтобы не диктат централизованного планирования, а деньги и цены играли ведущую роль в сложной драме экономической жизни. Для успеха революции Ельцина нужно было придать совершенно новый смысл деньгам, сделать рубль ценным и похоронить советское наследие. Теоретически деньги и цены должны были стать главными индикаторами успеха или неудачи, отличающими хорошее от плохого.

Но когда началась шоковая терапия, первые результаты не способствовали укреплению доверия к местной валюте. Первоначальный всплеск инфляции усилил недоверие к рублю. В 1992—1994 годах россияне показали, что рационально реагируют на изменения в экономической обстановке: они старались как можно быстрее избавляться от своих рублей. Господствующее положение занял доллар. Распространение получили примитивные бартерные сделки, холодильники меняли на маринованные огурцы, уголь — на муку и ничего не продавали за рубли. Те, у кого имелась такая возможность, переправляли деньги за границу, организуя тем самым “бегство капитала” из России, продолжавшееся в течение ряда лет. Но большинство простых людей просто искали, во что вложить свои деньги, например в доллары, хранившиеся под матрасами.

Когда экономику поразила гиперинфляция и люди начали думать о том, как бы быстрее избавиться от рублей, Чубайс предложил альтернативный способ хранения денег: ваучеры и ваучерные инвестиционные фонды. Ваучерные фонды вскоре превратились в структуры, предлагавшие быстрое обогащение, и к 1994 году на их основе появились популярные, но разорительные финансовые пирамиды. Коль скоро ваучер был законным финансовым инструментом и каждый гражданин страны получал его от государства словно подарок, люди легко поверили в законность других инвестиционных бумаг и в возможность удовлетворить с их помощью стремление к быстрому обогащению в период безудержной инфляции. Гайдар с самого начала боялся, что ваучеры приведут к колоссальной спекуляции, вроде биржевой. Он был абсолютно прав. Ваучерные фонды вскоре стали играть на желании людей получить легкие деньги: они включали в свои названия слова “алмазы” и “нефть” и предлагали ежегодные дивиденды свыше 500 процентов.

Ваучер открыл дверь, за которой находилась волшебная страна неконтролируемых ценных бумаг, суррогатных денег и финансовых махинаций, — идеальная иллюстрация того, что происходит, когда рынок существует без правил. Населению, которое в течение семидесяти лет выслушивало лекции о пороках капитализма, неожиданно сказали: “Обогащайтесь!” Им не просто предложили, их уговаривали стать богатыми. Уговаривали с помощью рекламы в газетах и по телевидению. Целая армия доброжелателей была готова помочь им осуществить мечты. Торговцы ваучерами стали-брокерами, биржевыми дельцами, в некоторых случаях ворами. Евгений Мысловский, работавший прокурором с советских времен и позже расследовавший многие сомнительные финансовые схемы начала 1990-х, описал типичную махинацию одного из ваучерных фондов, “Астрона”. С декабря 1992 по март 1993 года его директор собрал тысячу ваучеров, принадлежавших 254 вкладчикам. Затем он продал их за пять миллионов рублей, из которых один миллион потратил на себя, а оставшиеся деньги выплатил в виде дивидендов, чтобы привлечь новых вкладчиков. Он ни во что не вкладывал деньги, это было мошенничество в чистом виде ^{211} .