Оливер Кромвель
Шрифт:
Но перемены в поведении Кромвеля после Марстон-Мора нельзя полностью объяснить, не учитывая реакцию Манчестера на случившееся. В отличие от Кромвеля, он отреагировал на сражение и на его последствия с большой тревогой, вызванной опасением, что решительная победа над королем приведет к религиозным спорам (что уже имело место в его собственной армии) и угрозе социальному порядку. В результате Кромвель все более критически стал относиться к своему главнокомандующему, который, как он опасался, не был расположен «доводить эту войну до полной победы». Кромвель также утверждал, что граф Манчестер имеет «намерение или желание окончить ее соглашением на таких условиях, при которых было бы невыгодно слишком унижать короля», и что он ищет согласия с королем на основе нетерпимого пресвитерианства [54] . Конечно, после сражения Манчестер не был больше таким влиятельным генералом, как раньше. Взаимодействие армии Восточной ассоциации графа Манчестера и западной армии сэра Вильяма Уоллера, направленное против войск короля в Беркшире, окончилось поражением в Ньюбери и в Данниигтон-Касл в октябре 1644 года. Парламентские войска совершили грубые тактические ошибки, и на Совете о результатах войны командование графа Манчестера подверглось суровой критике со стороны Уоллера и Кромвеля. В результате руководство военными действиями впало в еще больший кризис, чем в начале года, и ссорящиеся командующие вновь были вынуждены вернуться в Лондон, чтобы постараться разрешить споры политическим путем.
54
Множество выпадов Кромвеля против Манчестера
Трехмесячное пребывание Кромвеля в Лондоне с конца ноября 1644 до начала марта 1645 года оказалось важной ступенью его образования как политика. Вскоре после возвращения в Лондон, 25 ноября, он представил в Палату Общин обвинительный акт о «нерасположенности Манчестера к действию» в последний период войны. Однако как и в январе 1644 года он действовал не в одиночку: как и прежде, его парламентское вмешательство являлось частью совместной политической кампании, руководимой могущественными политическими союзниками. К тому периоду большие разногласия между вестминстерскими политиками, появившиеся в январе, стали глубже и жестче, чем когда-либо. Политические союзники Кромвеля, с которыми он эффективно сотрудничал в январе, столкнулись теперь с грозной оппозицией. К концу года их враги из «мирной группы» приобрели поддержку шотландцев, начавших переговоры с королем по поводу урегулирования на основе шотландского пресвитерианства в церкви. К ним также присоединился граф Эссекс, который (как и Манчестер) был руководим желанием остановить то, что он видел в опасных радикальных взглядах Кромвеля и его союзников внутри армии и вне ее. Этот новый политический альянс сделал нападки Кромвеля на Манчестера частью политической кампании, управляемой Оливером Сент-Джоном и его аристократическими союзниками, такими как лорды Сэйе и Селе и Вартой, против Эссекса с шотландцами и Манчестера.
При таких обстоятельствах неудивительно, что кромвелевский обвинительный акт вызвал резкий ответный удар. Через три дня в Палате Лордов Манчестер произнес речь, состоящую из четырех главных ответных обвинений: 1 — младшие офицеры Кромвеля должны разделить с ним вину за недавний военный разгром в Беркшире; 2 — он проявил «враждебность по отношению к шотландскому народу» и сказал, что «он может так же быстро направить свои шпаги против них, как и против любого из армии короля», 3 — «он хочет, чтобы в армии не было никого, кто бы не придерживался мнения индепендентов», и 4 — «иногда он высказывался против дворянства: что он надеется дожить до такого времени, когда в Англии не останется ни одного дворянина, и что ему такое положение нравится больше, чем какое-либо другое, так как он не любит лордов». Принимая во внимание напряженную политическую атмосферу, в которой прозвучали эти обвинения, высока вероятность того, что они преувеличены. И только последнее утверждение имеет под собой некоторое основание, хотя оно приемлемо с трудом, учитывая, что главные политические союзники Кромвеля были дворянами, а также то, что позже он защищал (в 1649 году) Палату Лордов. Однако Кромвель сделал достаточно в последние месяцы для того, чтобы обвинение его во враждебных нападках на шотландцев и пресвитериан и армии имело основание. Более того, Манчестер, вероятно, был не единственным нерешительным генералом кампании в Беркшире. Одной из главных причин неудачи парламентских войск в Ньюбери и Доннингтоне было слабое действие кавалерии Кромвеля. В отличие от блестящего поведения в Марстон-Море и позже в Нейзби и Ленгпорте, в Ньюбери кавалерия Кромвеля позволила войскам короля беспрепятственно отступать и не тронулась с места, в то время как роялисты вновь заняли Доннингтон-Касл и получили свою оставленную артиллерию невредимой. Кромвель оправдывал свое бездействие тем, что лошади были истощены и «так вымотаны, так изведены тяжелой нагрузкой, что они упадут под наездником, если вы вскочите на них, вы можете получить их трупы, но не службу» [55] . 9 декабря он сказал: «Я должен признать свою вину за оплошности; насколько я знаю, их редко можно избежать в военных делах» [56] . Однако Манчестеру не трудно было вызвать подозрения в Вестминстере, что бездействие Кромвеля — следствие не только «истощения и оплошностей». 1 декабря на собрании в доме Эссекса Холлис и Эссекс встретили представителей Шотландии для обсуждения возможности обвинения Кромвеля, «этого любимчика сектантов». Было решено не продолжать это дело — из-за высокой военной и политической репутации Кромвеля; они признали, что «интерес к Кромвелю в парламенте и в армии» слишком велик. Но наступающие на Кромвеля в Палате Лордов требовали его немедленного отзыва из армии.
55
Abbott, vol. I, p. 299.
56
Abbott, vol. I, p. 314.
То, что Кромвель избежал опасного политического кризиса, и его триумфальное появление вскоре после всего этого в качестве ключевого командующего парламентской армией «Нового образца» было проявлением его примечательных основополагающих черт как тонкого макиавеллиста, мастера политической интриги, который хитро манипулировал событиями для обеспечения самопродвижения. (Его политические противники на время пришли в замешательство, а Эссекс, как и Манчестер, были вынуждены уйти из армии). И хотя многие краски этой картины блекли при более близком рассмотрении, по крайней мере, один элемент оставался нетронутым: с уверенностью можно сказать, что к этому периоду Кромвель стал мастером в искусстве политики. Он перенес политический кризис, так как имел могущественных союзников в Вестминстере, но также и потому, что был удачлив и имел безошибочное политическое чутье.
Возрождение Кромвеля началось с его речи в Палате Общин 9 декабря 1644 года, в которой он выдвинул идею «Билля о самоотречении», который сделал бы незаконным управление армией любым из членов парламента. Это был блестящий политический ход для объединения нации и Для победы в личном плане. Однако билль был придуман не Кромвелем, а его парламентскими союзниками. Важно то, что лорд Сэйе и Селе представил подобную резолюцию в Палату Лордов в тот же самый день. Она призывала членов парламента оставить управление армией и не «продолжать бесконечное пребывание в величии», что являлось воззванием к сильному пуританскому чувству самоотречения, а также импонировало шовинистским настроениям тех, «у кого настоящие английские сердца и ревностная любовь к главному благу нашей Родины» [57] . Это также должно было обеспечить поддержку членов парламента, участвующих с обеих сторон в текущем политическом споре, ибо представлялось каждому хорошим средством для изгнания своих противников из армии. Пока проявлялся нездоровый интерес к военной карьере Кромвеля, самым большим, на что он и его союзники могли надеяться, была гарантия его личного освобождения от основного требования билля как часть сделки, в которой Эссексу будет также позволено сохранить командование своей армией. Однако освобождение Эссекса от требований билля не приняли при голосовании (100 голосами против 93) 17 декабря, что должно было бы послужить сигналом и завершению военной карьеры Кромвеля с началом действия билля. Но он продолжал играть ключевую роль в политических событиях, что привело к успешному утверждению билля в парламенте, а также к реконструкции армии с последующим за этим уходом в отставку старых аристократических генералов: в январе 1645 года Кромвель вместе с сэром Джоном Эвелииом был счетчиком голосов при голосовании за назначение Ферфакса лорд-генералом армии, присутствовал на большинстве собраний комитета Палаты Общий, разрабатывающего структуру новой армии. Предполагалось соединить три парламентские армии, руководимые прежде Уоллером, Эссексом и Манчестером, в одну армию «Нового образца». Как хорошо известно, Кромвель впоследствии не подпал под требования «Билля о самоотречении», воспользовавшись рядом временных освобождений от них, и продолжал служить с Уоллером на западе Англии с марта до апреля, а позже — вблизи Оксфорда и в Мидлендсе с Ферфаксом. Едва ли он когда-либо мог предвидеть, что это станет единственно возможным результатом его речи в Палате Общин 9 декабря 1644 года.
57
Abbott, vol. I, p. 314.
10
Значение возвращения в армию Кромвеля в последний период гражданской войны (все время, с марта 1645 до июня 1646 года, кроме нескольких дней, он не был в Лондоне) в том, что это принесло ему еще больше доказательств божьего благословения. Его письма, написанные сразу после побед в незначительных схватках и в главных битвах, одинаково связаны с тем же провиденческим поручением. После того, как его войска в апреле 1645 года взяли Блетчингтон-Хауз около Оксфорда, он написал в Комитет обоих королевств, что «это была милость божья… Бог отдал их (врагов) нам в руки, когда мы и не ждали их… Его милость проявляется также в том, что я сильно сомневался в штурме дворца; он был сильно укреплен и укомплектован, а у меня было несколько драгун… и, однако, мы взяли его» [58] . «Сэр, — восторгался он в Докладе о сражении при Нейзби в июне 1645 г., — это не что иное, как рука божья и только ему принадлежит слава» [59] .
58
Abbott, vol. I, p. 340.
59
Abbott, vol. I, p. 360.
Через месяц после победы армии «Нового образца» в Ленгпорте (Лонг-Саттон) он восторженно произнес: «Таким образом, вы видите, что Бог работает за нас. Может ли любое живое существо приписать что-либо себе? Теперь мы можем воздать славу Господу, я прошу, чтобы все смогли это сделать, так как все это благодаря Ему! Таким образом, Его милость в Лонг-Саттоне добавилась к Его милости в Нейзби. И видеть это — не значит ли видеть лицо Бога» [60] . Это были «цепочки провидения», к которому он обращался за вдохновением в будущем, тогда, когда запутывался в непроходимых джунглях политических интриг. Это придавало ему чувство уверенности в том, что за внутренней политической борьбой последних нескольких месяцев он сможет увидеть борьбу несложившихся понятий правильного и неверного. По мере наступления к Девону в начале 1646 года его оптимизм заставил увидеть в себе лидера армии освобождения: «Мы идем, — говорил он рекрутам в Тотнесе 24 января 1646 года, — чтобы освободить вас, если это возможно, от надсмотрщиков и путем установления Мира снова принести вам Изобилие» [61] .
60
Abbott, vol. I, p. 365.
61
Abbott, vol. I, p. 395
Во время этой последней военной кампании гражданской войны требования свободы, выдвигаемые Кромвелем в Вестминстере, также стали резче, и более гневно, чем когда-либо, он напоминал членам парламента, что «свобода», которую он имел в виду, была как защитой парламентских свобод, так и религиозной свободой. «Честные люди верно служили вам в этой акции, — писал он членам парламента после Нейзби. — Я хотел бы, чтобы тот, кто рискует жизнью за свободу своей страны, доверил Богу свободу своей совести и свободу того, за что он борется» [62] . «Мы стремимся не к принуждению (в религии), — писал он после победы в Бристоле в сентябре 1645 года, — а к просветлению и разуму» [63] . Его требования все более отождествлялись с армией и выражались (как в вышеуказанном письме после Нейзби) языком, который отвечал и послевоенным надеждам солдат после первой мировой войны в 1918 году, что там будет создана «земля, пригодная для жизни героев». Как было замечено, Кромвель с начала войны заботился о материальном благополучии своих солдат. Во время войны связь между Кромвелем и его людьми, порожденная совместно перенесенными трудностями, упрочилась. В Ленгпорте он написал в парламент в защиту Джона Лилберна, у которого появилось множество долгов за время, когда он служил с Кромвелем в армии «Восточной ассоциации». «Действительно горько видеть людей, не щадящих себя из-за их любви и преданности обществу… Если будут созданы сносные условия для существования тех, кто потерял все за них, это прославит парламент и ободрит тех, кто преданно ему служит» [64] . Эта настроенность Кромвеля со временем заставит его прийти в отчаяние, на находя искренней заинтересованности парламента в религиозной свободе и благосостоянии армии.
62
Abbott, vol. I, p. 360.
63
Abbott, vol. I, p. 377.
64
Abbott, vol. I, p. 363.
Однако то было делом послевоенным. А перед возвращением Кромвеля в Вестминстер существовало очевидное доказательство того, что многие члены парламента были против его требований религиозной свободы. В частности, перед опубликованием его писем из Нейзби и Бристоля с требованием религиозной свободы они по распоряжению парламента подверглись цензуре. Политические союзники Кромвеля в Вестминстере тайно напечатали изъятые отрывки, и лорд Сэйе и Селе выступил в защиту Кромвеля против обвинений, сделанных консервативными членами парламента, в том, что религиозная свобода откроет дорогу социальному и политическому радикализму. Однако казалось, что Кромвель остался безучастен к этим политическим разногласиям. Во время осады Бристоля в сентябре 1645 года он написал ряд писем, указывающих, что его главной целью тогда было восстановить объединение противников короля, которое было разорвано во время войны и особенно из-за драматических ссор предыдущей зимой. В своем письме шотландскому командующему графу Левену от 2 сентября он попытался объяснить разногласия между шотландцами и англичанами, получившие развитие после Марстон-Мора. «Мы надеемся, что единство духа (между двумя странами) будет самым надежным соглашением о мире», — писал он [65] . Сходно с этим в письме к парламенту от 14 сентября, радуясь захвату Бристоля, он сделал ударение на согласии английских пресвитериан, которое ослабло в последние месяцы: «Пресвитериане, индепенденты — у всех у них одинаковый дух веры и молитвы… в этом они согласны, не существует каких-либо различий; если где-то это не так, можно только сожалеть. Все, во что мы верим, находится в согласии» [66] . Важно и то, что он вновь отстаивал свое убеждение в единстве религиозного и парламентского дела. В письме от 8 сентября, написанном (вместе с Ферфаксом) к шерифу и мелкопоместному дворянству Корнуолла, он убеждал «чувствовать интересы религии, понимать права и свободы свои собственные и остальных людей Англии, для которых, делал он вывод, власть и могущество парламента в прежние века и, вероятно, навсегда являются (с божьего позволения) лучшими опекунами и союзниками» [67] . Таким образом, Кромвель вернулся в Лондон в конце войны с убеждением, что миссия, порученная ему Богом, и требования армии могут быть выполнены путем парламентских решений.
65
Abbott, vol. I, p. 371.
66
Abbott, vol. I, p. 377.
67
Abbott, vol. I, p. 372.