Омут
Шрифт:
В голосе послышались капризные нотки, отчего она поморщилась и сложила руки под грудью, когда мужчина обернулся и проскользил по её лицу взглядом. В нём добрая усмешка напополам с интересом и нестерпимо хотелось отвернуться, но Отрадная лишь упрямо вздёрнула подбородок.
– Если ты так рьяно борешься за свою свободу, то почему делаешь всё, чтобы тебя лишили её ещё больше?
– Я... Это не так. Я не...
– Когда в последний раз ты разговаривала с мамой без споров и крика?
–
– Ты же уже не ребёнок, Алёна, научись понимать людей и идти на уступки.
И она действительно научилась. Научилась вовремя замолкать, когда очередной разговор с матерью грозился перейти в скандал. Научилась замечать новую жизнь Инны и её изменившееся поведение, когда она всё больше стала перенимать у Олега его сдержанность и холодность, становясь ему идеальной парой. Научилась не замечать временами проскальзывающую любовь и нежность в её глазах в те моменты, когда она смотрела на мужа, думая, что никто не видит. И как бы Алёнка не старалась, но не могла вспомнить, чтобы хотя бы единожды мама также посмотрела на её отца. Чтобы улыбалась искренне, а не растягивала губы в пустой улыбке, когда этого требовала ситуация. Чтобы ждала до поздней ночи, когда тот задерживался на работе. Вместо этого светские беседы ни о чём за завтраком и раздельные спальни в разных сторонах большого дома. Словно один лишний взгляд друг на друга в тягость. Будто нахождение рядом сравнимо с пыткой. И может тогда не было бы этих необдуманных поступков, которые могли стоить ей жизни, если бы она увидела несчастливый брак своих родителей раньше, а не через два года, когда уже было поздно что-то менять. Если бы она знала, то может и не сказала бы тогда тех слов, о которых сейчас несомненно жалела и хотела вернуть назад.
– Как ты можешь? Как ты только посмела?!
Алёнке пятнадцать. У неё дрожал голос от слёз и обиды и очень сильно хотелось вернуться на год назад, когда папа был рядом и никакого незнакомого Олега, за которого мама хотела выйти замуж, не было и в помине.
– Алёна, не кричи. Послушай меня…
– Как ты могла, мама?! Как ты могла?!
– Алён…
Инна устало вздохнула и опустилась на стул. Посмотрела прямо, нахмурившись, взглядом упрекая за детскую истерику.
– Ты уже взрослая, прекрати себя вести как ребёнок, пожалуйста, и выслушай меня…
– Нет! Не буду! Не хочу ничего слышать, ясно? Ты предаёшь папу! С его смерти прошёл всего год, а ты уже замуж решила выйти?! Ты с этим Олегом ему изменяла, да? Да?! Я права?
– Господи, Алёна! Конечно же, нет, – женщина в удивлении приподняла брови и округлила глаза.
– Откуда такие мысли?
– Тогда зачем ты снова выходишь замуж? Зачем, мам?
Отрадная провела ладонью по лицу, размазывая слёзы. В голове шумело от рыданий и криков, но это не помешало ей расслышать слова, которые запомнятся надолго.
–
Девочка протестующе вскинула подбородок вверх. Никакая она не взрослая. У неё дневник под матрасом, обёрнутый в ярко-розовую обложку, попсовые песни девичьих групп в плеере и стены комнаты, обклеенные плакатами любимых актёров. А ещё дикая тоска в сердце по отцу и непреодолимое нежелание мириться с тем, что ей не нравится.
– Ты всегда так делаешь! Просишь понять, смириться, сделать так, чтобы тебе самой было удобно, но сама понять меня никогда не пытаешься. Хотя бы один раз в жизни спросила у меня хочу я этого или нет!
– Алён, хватит драматизировать, пожалуйста, - попросила Инна, повышая голос. – Ты сама себя слышишь?
– Почему папа мне никогда такие вопросы не задавал, а? Почему? Почему он всегда меня понимал, а ты не можешь?!
– Может, потому что ты рядом с ним не вела себя как капризный истеричный ребёнок?
– А может, потому что я любила и люблю его больше, чем тебя?!
Слова обрушились сверху, будто глыба снега с крыши, и разлетелись осколками, врезаясь в звенящую тишину. Слова необдуманные. Лишние. Солёные от слёз. Горькие от боли. В них не было и доли правды, но мама почему-то поверила. Переплела пальцы в замок до побелевшей кожи и это наверняка больно, но её голос не дрожал, когда она сухо произнесла:
– Как скажешь.
Может, если бы она тогда извинилась… Если бы не позволила матери тогда выйти из комнаты, пряча мокрые от слёз глаза, а просто попросила прощения, то сейчас всё было бы иначе. Не было бы колючего ветра, холодной лавочки и горя, которое она снова переживает в одиночку. Не было бы уже сошедших следов от чужих губ на коже, которые она тщательно прячет.
Не было бы м н о г о г о, если бы её самой, Алёнки, не было.
Ей хочется плакать, но почему-то не получается. Наверное, выплакала всё ещё пять лет назад, когда машина отца на полном ходу слетела с трассы и улетела в овраг, переворачиваясь в воздухе, а затем вспыхнула ярким пламенем и осталась остаточным изображением в её памяти на все последующие годы, потому что она находилась в машине, которая ехала следом и видела смерть папы своими глазами. Или, может, просто уже не осталось сил на что-то кроме молчаливого осознания и попыток удержаться, не скатываться в черноту собственных мыслей.
Тебе всего лишь девятнадцать, Отрадная. Почему тебе так невыносимо больно?
Алёнка запускает пальцы в растрёпанные ветром волосы и отводит их назад, замечая стоящего напротив человека. Девушка поднимает взгляд и через секунду опускает ресницы, сглатывая ком в горле.
– Я не слежу за тобой, если ты сейчас об этом подумала.
У Кира Авдеева голос с хрипотцой и очень въедливый взгляд. У Алёны Отрадной вместо сердца дыра и мелко дрожащие пальцы.