Он не хотел предавать
Шрифт:
…На Троекуровском кладбище царило странное оживление (если только слово «оживление» можно применить в разговоре о таком месте). Георгий с запоздалым сожалением вспомнил, что 9 Мая теперь — это еще и день поминовения воинов. И подумал: хоть бы снова на родителей Юры Малышева не наткнуться, все испортят.
— Куда это мы идем? — вертя головой, спросил отставник, разглядывая купола храма Николы Чудотворца.
— Сейчас, — неопределенно ответил Георгий. — Это недалеко. Рядом.
Рядом-то оно рядом, а идти пришлось минут пятнадцать. Отставник молча шел, не задавая вопросов, хотя и огорчался оттого,
Теперь Георгий знал про полковника ровно столько же, сколько знал о нем прошедшей зимой Юра Малышев. Знал, что служака, что звезд с неба не хватал, по солдатским костям в генералы не выполз, хотя возможности такие представлялись. Перед пенсией дослуживал в 14-й армии под командованием генерала Лебедя в Приднестровье. Там и сошелся с генералом и уже в Москве вместе с ним некоторое время поиграл в большую политику. Потом генерал Лебедь поменял тактику, сменил мундир на итальянский костюм с галстуком, а бывших сослуживцев стал понемногу менять на гражданских лиц, привычных к кабинетным маневрам, что в общем и целом понятно: подковерная борьба и танковый бой не одно и то же. Хотя и обидно.
Полковник хлопнул дверью, заполз в свою нору. Сидел там, плюнув на всех. Остервенело грыз свои тридцать соток. Гордился тем, что знает, кто на самом деле правит в России. Слушал новости, любил за бутылкой собеседнику «раскрыть глаза» на то, «кто есть ху». Соседи его уважали.
Что еще раскопал про него Малышев?
Ничего в ночь аварии отставник не видел. Он вообще в свидетели не годился. К нему на объект, мягко говоря, ходила баба, и хотя сторож и прибежал на место аварии первым, но не за минуту, как можно было предположить, исходя из расстояния от вагончика до места аварии. Когда, услышав шум, полковник выглянул в окно и издали увидел, что произошло, он по-военному четко сориентировался. Поняв, что сейчас понаедут и станут разбираться, он сначала выпроводил из вагончика спою бабенцию и уже только после этого рванул на место происшествии. Значит, никого он видеть на шоссе не мог. Это первое.
Второе: то, что полковник рассказал Мочалову про потерянную визитку Лежнева, вообще оказалось враньем, — то сеть не совсем враньем: свидетелем ползаний Лежнева на коленках вдоль дороги был не сам отставник, а его напарник. Но каким причинам полковник приписал себе ого показания — трудно сказать. Можно лишь предположить, что напарник, как человек уже один раз отсидевший, с ментами ни за что на контакт бы не пошел, даже если бы видел своими глазами, как Лежнев фугас на дороге закапывает. Полковник ничем не рисковал: какая, по сути, разница, кто видел — он, другой? Главное — видел.
Можно еще предположить: полковник наверняка рассчитывал, что семья Завальнюка за ценную информацию может и раскошелиться. Тем более ему было вы годно завладеть монополией на бесценные сведения. Мочалов же поверил отставнику с первого взгляда,
Но это все дела давно минувших дней, и не было в них Гольцову никакой пользы, петому что полковник в ответ на его разоблачения только презрительно усмехался. Когда Георгий попытался надавить на него сильнее, отставник рявкнул, что от своих показаний на суде не отказывается, что сказал — то сказал, и всякому дерьму отчитываться не собирается.
И понять, почему Малышеву удалось уложить отставника на лопатки, а ему это никак не удается, Георгий так и не смог.
На Троекуровское сегодня Гольцов приехал, как и полковник, при полном параде — хоть на кремлевский прием. Кроме прочих регалий на парадной форме Гольцова поблескивала медаль «За отвагу», полученная в Чечне. Идя по аллее к участку Малышевых, он слышал тихое клац-клац-клац в такт их шагам и замечал, как на них с полковником оборачиваются люди. Странное это ощущение, когда твоя трудовая биография вывешена на груди, на всеобщее обозрение. Вот взять, например, хирурга, если бы он…
— Так все-таки куда мы идем? — нарушил молчание полковник.
Георгий объяснил: два месяца назад здесь похоронили его сослуживца. Полковник с пониманием спросил:
— Чечня?
— Нет. Москва.
— Бандиты?
— Нет. Его ты убил.
Полковник дернулся всем телом, словно налетел на камень, обернулся на Гольцова.
— Выбирай выражения, — зло бросил он. — Кого это я убил?
Гольцов кивнул на мраморный крест в знакомой ограде, ответил:
— Вот его. Старшего лейтенанта Юру Малышева.
Отставник посмотрел на крест, побагровел и, сжав кулаки, двинулся на Гольцова.
— Слуш-шай, майор, — он сгреб Георгия за грудки, так что затрещала ткань, — не знаю, за какие такие дела ты цацками обвешался, но я тебе скажу: ни на земле, ни под землей никто не скажет, что полковник Кутепов виноват в смерти хоть одного русского офицера или солдата! Я на крови карьеры не делал и перед Богом чист. Слово офицера!
Георгий спокойно отвел его руку.
— Вот цена твоему слову офицера, — кивнул он на могилу Малышева. — Матери его хочешь в глаза посмотреть?
На скулах полковника заходили желваки.
— Я не одной матери в глаза смотрел!
Гольцов отпустил его руку:
— Что ж, гнида, живи и помни: ты помог убить русского офицера.
Удара Георгий не почувствовал, но в следующую минуту его подбородок занемел, как после укола в стоматологическом кабинете. Полковник потряс ушибленной рукой, с невольным уважением глядя на Гольцова. Тот спокойно поймал его руку за запястье, отвел в сторону и предупредил:
— В следующий раз сломаю руку.
Полковник усмехнулся.
— Ну знал я твоего лейтенанта, — с вызовом сказал он. — Ну и что? Хочешь знать, почему я на суде солгал? Этого я тебе не скажу. Это наше с ним дело.
Он кивком указал на крест.
— Малышев тебя попросил, я знаю, — ответил Георгий. — Малышев не одного тебя просил, а еще… пару человек.
Полковник нервно дернул щекой. Наверное, о существовании других он не догадывался. Гольцов продолжал:
— Я не знаю, почему ты согласился. Но те, другие, кого Малышев просил, те просто продались.