Он, она и три кота
Шрифт:
Она раздувала губы и обдавала меня горячим дыханием аж через стол. Уже полный пустых тарелок. Даже я ела, даже я… Хотя всегда считала моветоном говорить с набитым ртом. Но сейчас мне нужно было срочно заесть правдивый страх хоть чем-нибудь. Вкуса я все равно не чувствовала. Одну горечь, точно в еду щедро так сыпанули цедрой от грейпфрута.
— Ну чего ты боишься? Что папа тебя бросит? Так он тебя бросил еще тринадцать лет назад. А сейчас у его величества поменялись планы… Ага, сейчас… Нет, ты должна ему сказать, что
Я сжала губы, которые оставались сухими даже после жирного супа.
— Оливия, ты не имеешь права так говорить про своего отца…
— Не имею? — она нарочно сделала удивленные глаза. — Я имею полное право говорить о вас двоих все, что думаю, потому что вы двое не подумали обо мне даже минуты, когда принимали свои дурацкие решения. И более того — я вас обоих предупреждаю — только посмейте сказать вашу правду Богдану, я тогда все расскажу бабушкам, обеим! Шантажирует ее Савочка… Да ты не представляешь, что такое шантаж в моем исполнении! Только откройте рот. Я сделаю все, чтобы Богдан возненавидел папочку так же, как ненавижу его я!
Она почти выкрикнула это свое «Я» — и я дернулась, точно получила в нос камнем или кулаком, сильно-сильно: так, что захотелось плакать.
— И меня ты ненавидишь? — задала я ненужный вопрос.
Оливия вскинула голову, посмотрела на меня свысока и изрекла:
— До этой минуты нет, а сейчас да. За твою трусость. Когда ты оставляла Савку на ночь, ты не боялась, что папочка вдруг поругается с Юлечкой и припрется к тебе? Не боялась?
Я молчала. Тут шел монолог. Мое участие не требовалось.
— Жалко, что он не застукал вас. Ох, как жалко…
И дочь замолчала. Высказалась!
— Тебе должно быть стыдно, Оливия. Мы столько для тебя сделали и делаем.
— Да… — растянула она. — Вы столько для меня сделали, до сих пор расхлебываю вашу кашу на кислом молоке. Уже тошнит, честное слово. Божечки, и зачем я только хамила тете Юле. Она — святая!
— Она продажная тварь, — процедила я сквозь зубы. — Она никогда не должна была соглашаться выходить замуж за твоего отца. Никогда. Но эта меркантильная сучка хотела заполучить то, что на вознаграждение за оказанную нам услугу не смогла бы себе позволить. Если бы она сказала твоему потерянному отцу «нет», то все было бы иначе…
— Что иначе? — прошипела дочь. — Ты взяла бы Богдана себе?
Пришлось кивнуть.
— У меня бы не было выбора.
— Выбор есть всегда. И ты выкинула моего брата, как выкинула меня…
— Ты сама ушла! — не выдержала уже я капитального наезда.
— Я сбежала! Ты Барсика больше любила, чем меня. Я тебе второго кота приволокла, чтобы Серому жизнь сахаром не казалась!
Я снова прижалась взмокшей спиной к спинке стула.
— Это
— Я тебе как на духу сейчас говорю. И готова сказать папочке и про Савку, и про себя, и про все, что угодно. Чтобы ему наконец стало плохо! Как было плохо мне!
Я зажмурилась и принялась считать до десяти, чтобы не сказать ребенку гадость. Какие же они, какие же они все неблагодарные эгоисты…
— Только сначала уволься и освободи квартиру, за которую платит отец.
— То есть ты снова выбираешь его, а не меня?
— Такого выбора никогда не стояло! — шипела я слишком громко.
— Такой выбор стоял. Такой выбор ты сделала, когда сделала Богдана. Это все ты! Без тебя у Алексея Михайловича ничего бы не получилось. Побурлил бы, побурлил, да затух!
— Три года! Он изводил меня три года! — шарахнула я по чужому столу кулаком, не жалея ни презренный металл ножек, которые у стола чуть ли не подкосились, ни свои несчастные пальцы, которые безумно заныли.
— Я уволюсь, — проговорила Оливия тихо и встала, чтобы схватить куртку и сумку. — На свадьбу можете меня не приглашать. Не приду. Я передам от тебя Савке привет. Не переживай.
Я вскочила и схватила дочь за руку, но она вырвалась.
— Пожалуйста… — почти взмолилась я, хотя и не смогла повысить голос даже на один тон.
— Это моя жизнь, мамочка. Разбирайся лучше со своей. Пока с ней не разобрались другие.
Она развернулась и вышла. Я села и с трудом подняла руку, чтобы подманить официанта для оплаты неоконченного обеда. Руки тряслись и с превеликим трудом подчинили себе молнию сумки, но держать руль не могли. Я сжала ими телефон и вызвала номер Супрядкина.
— Бросай все и приезжай домой! — сказала я в трубку и замолчала.
Домой — как вырвалось-то легко, но разве это его дом?
— Что-то с Оливкой? Где она, черт возьми?
— С ней все хорошо. Приезжай домой. Я буду там минут через сорок-пятьдесят. Как пробки будут…
— Что стряслось?
— Ничего. Просто приезжай. Пожалуйста. Если у тебя встреча, — спохватилась я, — то это ждет. Приезжай, когда сможешь…
Только не тогда, когда я уже не смогу говорить… С тобой. О главном. О нашей единственной дочери.
Глава 10.1 "Чистые руки"
Нет ничего противнее теплой водки, но именно ее я налила в две рюмки, ожидая своего благоверного. Жаль, черного хлеба не купила по дороге. Времени не было. А то вышли бы настоящие похороны… нас как родителей.
— Ты хочешь, чтобы я совсем поседел? — рухнул на меня Супрядкин прямо через порог, имитируя какие-то звериные объятия. — Висков мало?
Я еле выбралась из-под его туши, лишь чудом оставшись в вертикальном положении.
— Мне руки мыть или я без ужина? — решил он начать с шутки наш нешуточный разговор.