Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить

Маркина Татьяна

— Он просил не покупать тигровые лилии.

— Ему там заняться нечем, — Таня расщепила ножом стебли внизу.

— Не надо так, Таня, — попросил Саша, — ему не так просто передать письмо на волю.

— А с родителями свидания разрешают? — смягчилась Таня.

— Да, раз в неделю. Кстати, вот записка лично тебе, — Саша вытащил из кармана сложенный листок бумаги.

Таня поставила цветы в вазу.

— Ты читал ее?

— Нет, это для тебя.

Таня развернула письмо в четверть тетрадного листа в клеточку. Вверху листка

она прочитала: «Поздравляю, новорожденная». Вместо подписи внизу было написано «Прости меня».

— И это все? — воскликнула она. — Он думает, что это так просто — черкнул пару слов, и можно обо всем забыть, — крикнула она Саше.

— Я же не знаю, что он написал.

Таня сунула ему записку:

— Два слова за все то, что он причинил мне? Всего десять букв. Это меньше, чем по букве за месяц. Как у вас все просто, наделал ошибок, исковеркал чужую жизнь, а потом — прости меня, и можно жить заново.

— Татьяна, ты глубоко заблуждаешься. Все не так просто, как тебе кажется. Максим может многое наговорить, но есть некоторые слова, которыми он не раскидывается. Для него очень тяжело попросить прощения, честно, я не помню, чтобы он когда-нибудь говорил такие слова. В этом мы похожи, и поэтому я его хорошо понимаю. Ты знаешь, мы с Авророй после выпускного поссорились из-за того, что я не смог произнести слова, которые она так хотела услышать.

— Какие слова?

— Что люблю ее. Я считал, что доказал ей это своими действиями, но она требовала от меня слов. Я не мог понять ее — если она не верит моим поступкам, то как слова могут доказать ей обратное? В итоге мы разбежались.

— Но теперь-то вы вместе.

— Поумнели оба, и она поняла, что красивые фразы — не главное в любви, и я научился уступать.

— Ну, ладно, тут понятно, такие слова произносят, может быть, всего раз в жизни. Но что трудного в том, чтобы попросить прощения?

— В слове «попросить».

— Ну, конечно, он же никогда никого ни о чем не просит! Привык брать силой! — воскликнула Таня.

— Не в этом дело, когда просишь, то находишься в зависимом, унизительном положении, ведь в просьбе могут и отказать.

— Значит, вы никогда не признаете своей вины?

— Я не знаю, как тебе объяснить, Таня, но мне кажется, если в чем-то виноват, то надо исправлять свою вину делами, а не виниться, не каяться на словах. Просить прощения — это, фактически, признать свою слабость.

Таня поняла, что Саша не выдумывает, не выгораживает друга, в школе она наблюдала таких маленьких упрямцев, которых никакими силами было невозможно заставить просить прощения. Они насупившись смотрели в пол, сопели, кряхтели, потели, но не могли выдавить из себя членораздельного звука. Так вот что вырастает потом из этих молчунов.

— Ладно, если трудно произнести, зато легко написать. Тут не надо смотреть в глаза человека, которого обидел.

— Я думаю, прежде чем написать это, Максим сломал не один карандаш, мучаясь от бессилия.

—

Не надо за него додумывать. Ты выполнил его просьбу, передал цветы и записку, тебя ведь больше ни о чем не просили. Красивые розы, спасибо.

— Я рад, что тебе понравилось. Танюш, вы что, поссорились с Авророй? — спросил Саша.

— Нет, мы не ссорились, но она считает, что Максим мне нужен был только из-за папиного положения, а я не могу ей рассказать всего. Нам, наверное, лучше не встречаться.

— Да, она не хочет тебя видеть.

— Так будет лучше пока, — Таня развела руками.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Саша.

— Попей со мной чаю. У меня все-таки день рождения. Я вчера торт пекла, остался в холодильнике.

— Неудобно как-то, я даже без подарка.

— А цветы?

— Они от Максима.

— У меня еще и вино есть, с юга везла. Не уходи, — попросила она.

— Извини, у меня дела.

И Саша убежал.

Через час он вернулся, держа перед собой огромный арбуз. Пройдя на кухню, Саша водворил его на стол и торжественно произнес:

— Поздравляю, Пух! — и прибавил, — теперь можно и остаться.

— Спасибо. Вино будем пить или чай? — засуетилась Таня.

— И того и другого, и побольше. Но в первую очередь вскроем арбуз, не терпится узнать, зрелый я выбрал или нет.

Арбуз оказался спелым. Они напились «и того и другого» и трепались обо всем на свете, перескакивая с одной темы на другую. Болтая с Сашей, невозможно избежать разговоров о Максиме, но в этот вечер из его уст ненавистное имя звучало ненавязчиво, как будто он говорил о своем далеком друге, которого Таня не знает. Если бы не на работу Тане на другой день, они засиделись бы допоздна. В десять Саша ушел.

Второй год она проводила свой день рождения вдвоем с мужчиной, но какие разные вышли эти дни.

Начался учебный год. Таню затянула работа. Она больше не видела ни Аврору, ни Сашу. К ней в общежитие поселили девушку, тоже окончившую Томский университет, но она была местной, и прописка в общежитии была ей нужна только для того, чтобы встать в очередь на жилье, а фактически она жила с родителями. Она оставила Тане свой адрес, если ее будут искать, и больше не появлялась. Иногда до Тани доходили слухи, что сын Данилова до сих пор содержится в СИЗО. И всегда при этом у нее что-то сжималось в груди.

В середине сентября к ней снова зашел Александр. Он явно хотел ее о чем-то попросить, но не решался и расспрашивал о жизни, о работе. Потом заговорил о Максиме, что его до сих пор не выпускают. «Я знаю», — кивнула Таня. На допросы тоже не вызывают, чего-то выжидают, его отец ничего не может сделать, хорошо, что его еще не сняли. Они, видимо, не знают, что Макс не понаслышке знаком с уголовным миром, подсаживают каких-то приблатненных, но пока безуспешно. Так может продолжаться долго, Макса берут на измор, ждут, когда сам признается.