Она была актрисою
Шрифт:
— Не помню. Я не вслушивалась.
Ей вдруг показалось, что поведение ее весьма Талызина веселит. По крайней мере, глаза его подозрительно блестели. Впрочем, голос был серьезен.
— Ясно, ясно. А необычных происшествий, случившихся в субботу, вы тоже не помните? Кроме премьеры и смерти, разумеется. Например, связанных с Наташей Бехтеревой?
— Наташа мандражировала перед премьерой, но ничего необычного в этом нет, — сухо пояснила Вика.
— Вы даже приезжали к ней домой.
— Конечно. Я была заинтересована
— И что она вам рассказывала?
— Не помню, — закусив удила, повторила Вика. — Я ее успокаивала, а сама не слушала.
— У вас редкостный талант! — поразился следователь. — Никто из ваших собеседников даже не догадывается, что вы ничего не слушаете, так ловко вы с ними управляетесь.
— Потому что я — Маккиавелли наших дней, — неожиданно вырвалось у Виктории Павловны.
Последней реплики Игорь Витальевич уже не выдержал, громко расхохотавшись.
— И кто ж вам такое выдал? — полюбопытствовал он, совладав с собой.
— Марина. Автор пьесы.
— А, Марина Лазарева. Кстати, вы хорошо ее знаете?
— Да, а что?
— И какого вы о ней мнения?
— Хорошего.
— А поконкретнее?
— Она совсем не типичный автор — умная и без закидонов. И довольно симпатичная, хотя маловато красится.
Тылызин выжидающе помолчал, затем уточнил:
— Это все?
— А чего еще? — удивилась Вика.
— Ну, например, какие у нее были отношения с Преображенским?
— Да не было у них отношений! То есть, смотря в каком смысле вы интересуетесь. Нормальные отношения, хорошие.
— Его устраивала ее пьеса?
— Конечно, иначе он не стал бы в ней играть.
Следователь заметил:
— В небезызвестной статье Черновой имеется намек, что пьеса ему не нравилась.
— Потому что Маринка с Черновой поссорилась, — пояснила Виктория Павловна. — Маринка не умеет обращаться с журналистами. Наивная, как ребенок.
Игорь Витальевич несколько смутился:
— Извините за праздный вопрос, Виктория Павловна, но очень уж… В этой статье приведены ваши слова, и я был поражен… не то, чтобы поражен, но все же… Или так принято выражаться в присутствии журналистов?
— Больно даст мне Чернова выражаться в ее присутствии! — хмыкнула Вика. — Она сама все сочинила, а я даже читать не стала, подписала, не глядя. А то прочтешь, только расстроишься. Вон Маринка прочла, не подписала, и что теперь? Еще неизвестно, как ей это аукнется.
— Действительно подписали, не глядя? — весело уточнил Талызин. — Или настолько же не глядя, насколько не слушаете собеседников?
— Да нет, как раз тут совершенно честно, — вырвалось у Вики.
Милиционер, казалось, не заметил ее просчета.
— Значит, и Даша Корнилова тоже могла не читать? — осведомился он. — В том смысле, что реально там приведены вовсе не ее слова, а домыслы журналистки?
— Ой, да, Игорь Витальевич, тут я жутко виновата. Послала к ней эту Чернову
— А как по-вашему, Даша сильно обиделась на Галину Николаевну за вчерашнее?
— Ну, что вы! Конечно, расстроилась страшно, но совсем не обиделась. Даша, она вообще добрая душа. А Галину Николаевну тоже по-женски можно понять.
— Она ревнива?
— Да кто разберет! По-моему, так да, и очень.
Тут вдруг до Вики дошло, что она опять разговаривает с вынюхивающим милиционером, словно с обычным порядочным человеком, и она умолкла.
— Вернемся к Марине Лазаревой, — прервал паузу собеседник. — Вы давно с нею знакомы?
— Месяца два.
— И всего за два месяца сумели хорошо ее узнать?
— А мы тесно общались. Конечно, узнала, она вовсе не скрытная. Слушайте, — не выдержала Вика, — чего вы к ней прицепились? Уж она-то тут не с боку припека.
Талызин пожал плечами:
— Как знать. Перед премьерой они с Преображенским крупно поссорились. Мне не хочется ставить вас в неловкое положение, Виктория Павловна, поэтому открою карты. Я не советую вам отрицать тот факт, что вы и Евгений Борисович решили больше не иметь дело с пьесами Лазаревой и с нею самой. Об этом есть твердые свидетельства. От себя лично добавлю, что мне пьеса показалась интересной и необычной, однако вам, профессионалам, виднее. Как бы там ни было, перед премьерой между Преображенским и Лазаревой состоялась серьезная ссора. Более, чем серьезная. Этому тоже есть твердые свидетельства.
— Твердые свидетельства! — вспылила Вика, подсознательно радуясь, что отыскала, наконец-то, к этому повод. — Знаю я ваши твердые свидетельства! Сосновцев, да? Наша любимая сволочь Сосновцев!
— Он производит впечатление культурного и честного человека.
— Эта вечно скалящаяся обезьяна? Ха! Честный? Да у него один костюм стоит больше его годовой зарплаты! Культурный? Ну, разумеется, раз директор Дома культуры, значит, по-вашему, культурный, а то, что ему все равно, театр или биллиард, лишь бы деньги грести, это неважно! Между прочим, он сам с Преображенским был на ножах! Вы, небось, и не заметили, а Преображенский изобразил его в своем убийце, да к а к изобразил!
— Заметил, — спокойно кивнул следователь. — Да, изобразил гениально, хотя не уверен, что имел на это право. Впрочем, к актерам трудно подходить с обычными мерками. Надеюсь, Сосновцев это понимает и не был в обиде.
— А я не надеюсь! Нет, внешне, может, он и не показал, особенно в присутствии влиятельных лиц. С теми, от кого что-то зависит, он весь из себя белый и пушистый, а вы бы посмотрели, как орет на уборщицу! Женщина ему в матери годится, а он!
— Ну, Марина Лазарева не годится ему в матери, — вставил Игорь Витальевич.