Она моя
Шрифт:
Мне бы помолчать… Да не могу я молчать! Внутри все клокочет.
— Если бы папа знал, никогда бы тебе меня не доверил… Он бы тебя уничтожил… Уничтожит!
— Бога ради, заткнись, Катерина, — рассекает пространство с той же затаенной яростью. — Не сотрясай зазря воздух.
— Иначе что? Меня тоже к стулу пристегнешь и горячим утюгом по лицу прокатишься? А потом пулю в лоб? Так? — лихо вопрошаю. — Когда мы были в Берлине… — голос на эмоциях звенит и резко срывается. Не могу я выговорить! — Тогда? Тогда?!
Глаза не только
— Скажи уже что-то! — имею безрассудство ударить его кулаками в грудь. — Гордей… Каменная ты глыба! Отвечай! Меня тоже истязать будешь?
Крупная горячая ладонь, которая меньше суток назад ласкала и доводила до сладкой дрожи, решительно обхватывает мою тонкую шею. Припечатывая к шкафу затылком, фиксирует и полностью обездвиживает.
Инстинктивно дышать перестаю, но вынуждаю себя смотреть в затянутые бурей зеленые глаза.
У него там тоже война. Меня сокрушает.
Я сдаюсь. Ну же… Забирай.
За прошедшие пять месяцев столько всего вместе пережили. Неужели для него ничего не значит?
Пока я себя на лоскутки рву, Тарский продолжает затягивать тишину. Как же это невыносимо!
— Будешь мучить, значит… — саму себя оглушаю догадкой.
Таир на какое-то мгновение прикрывает веки. А после смотрит так, что уже никаких слов не нужно.
— Разве я могу, Катенька? Тебя мне придется просто убить.
Глава 31
Тарский отшагивает. Я зажмуриваюсь. И он стреляет… Дважды. Без глушителя со столь близкого расстояния выстрел гремит на всю мощь. Звуковые волны разрывают сознание раньше, чем приходит физическая боль.
Почти сразу возвращается давление его тела. Меня такой шок охватывает — весь мой мир разрушен, ничего не понимаю. Дрожа губами, заторможенно моргаю. Смотрю Таиру в глаза — такие темные и такие родные — пока из собственных не выкатываются слезы. Осознаю лишь потому, что видимость на какое-то мгновение размывается, разгоряченные щеки разлиновывают влажные дорожки.
Закричать не успеваю, Тарский запечатывает мне рот ладонью.
— Тихо, тихо, заяц… Тихо… Терпи… — только после этих слов ощущаю непереносимое жжение в плече. Кожу будто огонь пожирает. А когда Гордей с силой стискивает чуть выше раны, огонь проникает и в мышцы. Простреливает жгучими импульсами до кости. А он все давит, будто вознамерился выжать из меня всю кровь. Пока она стекает по руке и капает на пол, захлебываюсь слезами.
Смотрю в его глаза непрерывно. Воспаленные, дикие, дающие столько чувств сейчас… Жаль, что все это уже не в счет.
— Терпи, девочка… Терпи, маленькая…
Трясет
«Не волнуйся, Катерина. В ад я один не пойду. Тебя с собой заберу…»
Почему-то именно это грозное обещание полугодичной давности всплывает. Мы определенно где-то в аду. Запахи, темнота, теснота, температура — все соответствует моим представлениям о мире грешников. Хотя, судя по всему, мы все же еще в пути. Продвигаясь узкими коридорами, Тарский то и дело прочесывает своими широкими плечами стены. Не знаю, как в принципе проходит и какими органами восприятия руководствуется, чтобы ориентироваться.
Я сдаюсь. Просто жду того момента, когда будем падать. Почему-то именно таким вижу финал. Но вместо этого Таир выталкивает нас на свет. После ржавого скрипа сначала теряется ощущение скованности, а после уже спадает мутная пелена с глаз. Их слепят желтые лампы.
Рвано всхлипывая, оглядываюсь. В незнакомой ванной комнате находимся. Круги ада позади? Вряд ли. Подспудно понимаю, что это лишь временное пристанище.
Сопротивляюсь, когда Гордей принимается меня раздевать. Знаю, что шансов нет, и все равно отталкиваю, слепо хлещу ладонями.
— Не смей меня трогать!
— Успокойся!
Кожу внутренней стороны кисти жжет, но в груди пылает сильнее. Я просто в истерике. И тогда он заталкивает меня в душ в одежде. Настраивает лейку так, что на нас обрушивается сразу мощный поток холодной воды. Вздрагиваю и визжу. Неосознанно припадаю к его груди в поисках укрытия и какого-то тепла.
— Тихо ты… Тихо, — впервые слышу, чтобы Таир так растягивал слова. Гладит меня по волосам и крепко прижимает к себе. — Тихо, — повторяет бессчетное количество раз.
— Ненавижу…
— Понял уже. Стой спокойно.
Регулирует воду на теплую, но я уже продрогла до костей — разве что зубами не стучу. Позволяю себя раздеть и вымыть. Молчу даже после того, как выбираемся. Гордей тоже ни слова не произносит. Промывает и обрабатывает нанесенное мне ранение. Как и всегда, все сделал с точным расчетом — задеты лишь мягкие ткани. И моя психика.
Напряжение вновь нарастает постепенно. Встретимся взглядами, и в воздухе будто разряды молнии сталкиваются.