Она моя
Шрифт:
— Я сказал, тормозни, Катенька.
Ярость Таира дает выход моей. Выламывает последний шлюз, взмывает огненным валуном вверх и выплескивается наружу.
— Да пошел ты со своими предупреждениями, — размахнувшись, бью его по щеке. — Товарищ майор, твою мать! Скотина ты ментовская! Ненавижу твои погоны!
Второй раз ударить не позволяет. Хватает оба запястья и дергает меня на себя. Лицами сталкиваемся. Едва ли не губами… Глаза черные, голодные и дикие. Прожигают яростью и страстью.
— Осторожно, Катенька. Тебе на этих погонах еще ноги царапать придется.
Знаю
Глава 32
— Даже не надейся, что я еще когда-то позволю тебе к себе прикоснуться, — запальчиво выговариваю я.
Тарский в ответ так смотрит, что выдержать этот взгляд не получается. Опуская веки, громко выдыхаю. Не знаю, какого ответа жду… Да какие ответы? Гордей лишь крепче сжимает мои запястья, словно требует смотреть на него. А я не могу. На саму себя злюсь. Он меня использовал. Растоптал. А теперь еще намекает, что трахать будет в своем чертовом кителе! А я все стою и чего-то жду…
Поднимая взгляд, вроде как готова к той сумасшедшей энергетике, которую Гордей излучает, и все равно… Вопреки всему сердце екает. Едва успеваю вдохнуть, как он прижимается к моему рту своим. По телу пьянящая волна несется. Ударяет в голову знакомым хмелем. Отливая обратно, рассыпается по коже мурашками.
— Не смей… — пытаюсь отвернуться.
Тарский подталкивает к кровати и, напирая, толкает меня на нее. Почему-то в этот момент кажется, что время замедляется, и я долго в воздухе нахожусь. То самое падение… Приземлившись, вскрикиваю. Увернуться не успеваю, Гордей наваливается сверху.
— Я сказала, не смей меня трогать… Таи-и-и-р-р…
— Замолчи, — дергает полы халата в стороны.
Задыхаюсь, ощущая грубые прикосновения на груди. Сопротивляясь, отчаянно верчу головой. Хотя понимаю, что он не отпустит. Да и у самой внизу живота мучительно сводит. Это не просто вожделение, секса у нас с Тарским было предостаточно. Душа рвется к безграничной близости. Сейчас сильнее всего именно это нужно. В последний раз… Последний… А потом что?
— Нет… Пусти, пусти…
— Катя… Катя…
Скользнув ладонью по бедру, Тарский пробирается к промежности и лишает меня последней возможности отвергнуть его. Теперь ведь не солжешь, что не хочу. Сам все чувствует.
С шумом переводя дыхание, перестраиваюсь. Сдаюсь. В последний раз… Чтобы не расплакаться, перерабатываю излишки эмоций в злость.
— Я же тебя любила… — выдыхаю сердито.
— А сейчас что? Резко разлюбила? — ловит пальцами мой подбородок.
Фиксирует, не позволяя отвернуться.
— Разлюбила!
— Врешь, Катя. Любишь.
— Нет!
— Любишь.
Оттягивая пальцами мой подбородок, заставляет распахнуть рот и сходу врывается внутрь горячим языком.
— Разведи ноги шире… Катя… — эти отрывистые просьбы сейчас, словно ток.
— Нет, нет… — и выполняю.
Знаю, что вторжение будет резким и на первых секундах болезненным, но все равно не могу сдержать стона.
— Таи-и-и-р-р… — выгибаюсь и замираю, пытаясь расслабиться и полностью принять его. — Расцарапаю и всего искусаю… Живого места на тебе не оставлю…
Молчит. Знаю, почему. Если я в пиковые моменты слишком много звуков издаю, то он, напротив, даже дыхание задерживает. Когда же срывается и начинает двигаться, сталкиваемся стонами. Его хриплый — словно электрошок. Мой дрожащий — все чувства выдает. Выполняю угрозы, продирая ногтями литые плечи и кусая везде, где только достаю.
Трахает долго, в этом ничего нового. Удивляет сам темп — размашистый и тягучий. Растягивает не просто процесс, каждый толчок смакует. Поцелуи при этом чередуются: то до боли грубые, то до дрожи ласковые.
Наши сплетенные тела горячие и мокрые. Настолько накаленные, что достигнуть разрядки не получается. Чувствую, как она томительно крадется и раз за разом убегает. После каждого отлива силы уходят, но отпускать Тарского не хочу. И он не отступает. Целует с таким жгучим трепетом, пронизывает насквозь. А когда удовольствие наконец переполняет все допустимые нормы, раньше меня это понимает. С громким стоном завершает акт любви, окончательно распиная меня — душевно и физически. Кажется, что мир переворачивается и обваливается на нас золой истлевших пород. Едва пульсация стихает, блаженство плавно переходит в истерику, и я начинаю плакать. Выплескиваю все, что могу. Таир все это время обнимает и гладит меня — по-своему утешает.
Конечно же, я люблю его… Несмотря ни на что. Потому боль настолько сильная, а грядущая разлука смерти подобна. Чем залить эти раны? Каким антисептиком обработать, чтобы быстрее затянулось? Как обезболить? К сожалению, нет таких лекарств. Сердце раздроблено на мелкие осколки. Чтобы каждый извлечь, немало времени понадобиться.
Едва я успокаиваюсь, Тарский снова отключает всю чувствительность и превращается в рабочую машину. Хладнокровно проводит подробный инструктаж. Учит, что должна буду говорить на допросах в Германии и на родине.
— Еще раз повтори. Без эмоций, — сидим друг напротив друга за столом в крохотной кухне. — Отключай их. Катя? — конечно же, у меня не получается. Гордей снова и снова повторяет: — Отключай. И в глаза мне смотри. Не суетись. Куда? — жестко высекает, едва в середине предложения увожу взгляд. — В глаза, Катя.
— Я не могу!
— Можешь, — давит не только голосом, но и взглядом. — Жить хочешь?
— Не знаю…
— Я тебе, мать твою, дам «не знаю»!
— Я устала!
— Именно на это и будут вести расчет при допросе, — акцентирует с расстановками. — Давай, начинай сначала.