Она
Шрифт:
Фрагмент 1
В моей жизни было не слишком много женщин, но все же кое-какие появлялись. Прежде всего, это моя старшая сестра. Потом идут женщины, на которых я хотел жениться, и эта мысль меня некоторое время даже забавляла, поскольку претендентки на роль жены действительно находились, которые по нисходящей шкале «подходящие», «не очень подходящие» и «совсем не подходящие» оказывались все больше в нижней ее половине. Конечно, мать тоже появлялась в моей жизни, но, смею заметить, скорее это я сам из нее появился. Если подводить итог моего отношения к женщинам, то должен признать, что я хорошо отношусь к тем, которые уже умерли, как моя мать, уже упомянутая, а теперь еще и Анна Хардлт, или к тем, которые скоро собираются это сделать, как, например, та же самая Кинесберг. Я оправдываю себя тем, что мой случай далеко не единственный. У многих мужчин такое же отношение к женщинам, только в отличие
Фрагмент 2
Несмотря на все доводы современных гендерных исследований о том, что женщина стоит наравне с мужчиной, я убежден, что только мужская форма существования представляет собой [……], как подтверждает современная наука. Женщины же, наоборот, представляют собой […………]. С женщиной прежде всего связана надежда на продолжение жизни, вот только кому это нужно. В конце концов, продолжение жизни — это всего лишь иллюзия. На картине Эгона Шиле «Беременная женщина и смерть» изображено женское тело, внутри которого зреет плод, уже заранее обреченный на смерть. Образ этот очень точный, к тому же созданный мужчиной.
Фрагмент 3
Мужчина и женщина не могут понять друг друга, потому что каждый из них живет своей жизнью, каждый ведет совершенно особое существование и их бытие подчиняется разным законам Вселенной. Пребывание мужчины в этом мире — это тема andante con moto Мендельсона-Бартольди, а точнее, первые фразы 56-го опуса его Третьей симфонии, которая столь же эротична, сколь и трагична. Первые такты исполняют духовые инструменты с преобладанием звучания гобоев, кларнетов и фаготов (типично мужские музыкальные инструменты). И только потом вступают смычковые. Начало звучит торжественно, но в то же время очень печально. Скрипки врываются внезапно, и звучит новая и, я твердо убежден, очень женская мелодия, решительная и жизнеутверждающая. И это момент зарождения настоящей драмы той первой музыкальной фразы, сыгранной в темпе andante сот moto, в темпе, созвучном ритму человеческого сердца. Дальше слышны одновременно мотивы и гневного отрицания жизни, и тихого с ней смирения, но опять и опять сквозь это драматическое сплетение музыкальных мотивов пробиваются две начальные мелодии. Потом звучит только первая — ее играют духовые, — и теперь мелодия звучит по-особому пронзительно и печально. Звучит, словно похоронный марш, только совсем не торжественно. И постепенно стихает, так что в финале мы слышим только тихие вздохи. Так кончается первая фраза.
Фрагмент 4
Моя сестра не хочет, чтобы я продолжал писать свою книгу о Мендельсоне-Бартольди. Она говорит, что писательство мне вредит. Кинесберг смотрит на мое писательство как на безобидное занятие, чтобы скоротать время. Но ни та ни другая и не подозревают, что для меня значит писать про Мендельсона-Бартольди, особенно теперь, после моего возвращения с Мальорки, когда в моей истерзанной душе — лишь образы могил из бетона, которые я видел на кладбище в Пальма-де-Мальорке и которые открыли мне подлинную сущность смерти. Обычные могилы оставляют нам хоть какую-то надежду, может быть, наивную, что это только метаморфоза, что наше тело и мы вместе с ним просто меняем одну форму существования на другую, пусть даже и черт-те какую, но всего лишь меняем одно на другое! Даже кремация не лишает нас надежды. Дым, поднимаясь к небу, пробуждает в нас представление о возможности слияния с атмосферой, стратосферой и не знаю с какой там еще сферой. Во всяком случае, при традиционном способе погребения и при большом желании подобные представления не лишены смысла. Но тела, погребенные в бетоне, таким представлениям никак не способствуют. И что за гадость этот бетон! В бетоне гибнет любая надежда и наступает мертвая тишина. Это я понял там, на кладбище на Мальорке, столкнувшись лицом к лицу с бетонной смертью.
Фрагмент 5
Наверное, я мог бы как-то примириться с сестрой. Но зачем? Я же не виноват, что Мендельсон-Бартольди сочинял такую музыку. И не виноват, что пишу о Мендельсоне-Бартольди. Вот и Кинесберг меня поддерживает, и она права. А еще говорит, что нет моей вины в том, что мне встречались женщины, которые меня не любили. Можно подумать, что бывают женщины, которые способны любить мужчину. Они по-настоящему вообще никого не любят, кроме своих детей, да и то, смею вас уверить, далеко не всегда. Более того, Кинесберг, бедняжка, не подозревает, что ни одна любящая женщина, хотя таковой не существует вовсе, не может помочь мужчине в его, так сказать, изначально трагической ситуации.
Фрагмент 6
Моя сестра и Кинесберг полагают, что мне нужна опекунша. Это классический пример женских суждений. Они уверены, что мужчина без женщины
В администрацию округа Ольсдорф,
в комиссию по опеке и попечительству
Уважаемые члены комиссии!
Сообщаю, что 4 января господин Рудольф Бергман умер. Как видите, Господь Бог распорядился по-своему. Господин Рудольф умер дома, а не где-нибудь в больнице. Я бы этого не допустила. Я была при нем до последней минуты, и он впервые рассказал мне о себе немного больше. Сказал, что хотел любить свою мать и сестру, но у него это никак не получалось. Когда же он понял, что так и не сможет их полюбить, решил, что лучше и не пытаться. А еще сказал, что на той Мальорке он понял, что означает смерть, то есть, как он выразился, полная и окончательная смерть. Сказал, что полная и окончательная смерть непроницаема, как бетон. Что полная и окончательная смерть — это одиночество, забетонированное внутри самого себя. И что он этого боится. А мне вспомнилось предание, которое рассказывают в горах близ Гмундена, о привидении, которое само себя боялось. А еще господин Рудольф сказал, что хотел бы быть похоронен в могиле, то есть в земле. И никак не в колумбарии в тесной и непроницаемой клетушке для урн. И что, дескать, он хочет, чтобы похороны проходили со священником и с музыкой, будто это все как бы не всерьез. Он и музыку сам выбрал, а я все его пожелания записала на бумаге.
Похороны организовала его сестра, которая все же приехала. Похороны были пышные, но на них почти никого не было. Известный вам господин Эрхарт из нашего муниципалитета, сестра покойного, наш приходской священник и я. Да еще два могильщика из похоронной службы. А как же? Кладбище у нас в Пайскаме очень хорошее, но у Бергманов там нет семейного склепа. Они все не из Пайскама. Поэтому наша венская дама быстро распорядилась насчет могилы. Она велела выкопать узкую яму, а внутри ее забетонировать. Якобы из-за подземных вод. Плиту на могилу, чтобы вышло недорого, она велела изготовить из сетки-рабицы и все того же бетона. А потом сверху присыпать землей и травой, но цветов она не хотела никаких, сказала, что потом с ними много хлопот. И той плитой из рабицы и бетона могильщики должны были накрыть узенькую, только-только в размер гроба, могилку, как только гроб туда спустят, а она, эта сестра его, положит сверху большой венок, чтоб прикрыть эту страшную плиту, и в целом все будет выглядеть вполне пристойно. Господину Эрхарту это не понравилось. Он со всей ответственностью предостерегал, что бетонная плита зимой потрескается и допустить этого нельзя. Я слышала, как сестра господина Рудольфа в конце концов пообещала господину Эрхарту, что до прихода зимы велит залить бетоном всю могилу и никакая вода туда не проникнет. Только вот не знаю, этого ли хотел господин Рудольф.
Как вам известно, никакой музыки сестра его заказывать не стала. А ведь ту бумагу с его пожеланиями я ей показала. Там было написано, что господин Рудольф хочет, чтобы на его похоронах звучал свадебный марш того самого Батольди. А она, как прочитала, так только подняла глаза к потолку и сказала, что ох уж эти его причуды. Но только последнее желание принято исполнять. Поэтому я пошла к господину Эрхарту и сказала ему, что, мол, так и так, что госпожа Бергман не хочет выполнить последнее желание своего брата. Господин Эрхарт эту бумажку у меня взял и пообещал, что как-нибудь все устроит.
На отпевании в часовне на кладбище священник нас заверил, что теперь у господина Рудольфа все будет хорошо. А потом, когда эти двое из погребальной службы везли гроб к могиле, грянул свадебный марш. Вы только себе представьте! Господин Эрхарт распорядился, чтобы марш звучал откуда-то из репродуктора, так что нам было весело шагать до той страшной могильной ямы.
Это и вправду замечательно, что господин Эрхарт все так устроил. У меня остались самые приятные воспоминания. Я буду навещать могилу господина Рудольфа каждое воскресенье сразу после мессы. Могилка его, конечно, выглядит неважно. Но я все равно около нее помолюсь и расскажу господину Рудольфу, что у него в доме происходит. Представляете, наша венская дама будет сдавать его туристам. Наверное, так выгоднее всего. Там под крышей уже и надпись имеется: Holiday Cottages, буквы в темноте светятся, если вдруг какой-нибудь гость приедет поздно вечером. Каждые выходные там будут новые постояльцы. А я буду приходить убирать, менять постели, а еще советовать туристам, куда пойти на экскурсию и чем можно заняться в нашей округе. Я обо всех могу позаботиться, любому умею помочь, если нужно, и речей при этом никаких не завожу. А знаете, наша венская дама хорошо платит. Она немного болтлива, но в целом мы с ней ладим. Так что в конце концов с Божьей помощью все обернулось во благо.