Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный

Хантер Эван

— Да черт с вами, кончайте! Я сама перейду. Передайте мне мою сумочку, пожалуйста.

— Извините, но…

— Да не извиняйтесь, а просто сумочку мне передайте.

— Я снял ботинки потому, что…

— Да вы кто такой? Прямо с фермы, что ли? Вы что думаете, здесь ваша кухня, что ли? Ботинки сняли, как перед очагом расселись! Это в общественном-то месте! Да уж, точно, нахальства у вас хватает, мистер!

— Да, у меня просто ноги…

— Да ладно, замолкните!

— Вот ваша сумочка.

— Спасибо. Спасибо вам преогромное, — сказала она и сердито развернулась к столику вдали, что в кабинке под углом к нему. Он смотрел на ее спину, когда она шла через комнату, и думал, что

вот есть женщины, и ничего-то красивого у них нет, вот такие несчастливицы — ни славного личика, ни стройных ног, ни груди.

Спина — и то, как у грузчика. Всегда мне достаются некрасивые, думал он. Сколько он себя помнит, даже еще во втором классе в начальной школе в Кэри — отец еще у него был тогда жив — только страхолюдины ему доставались. Была такая Юнис Макгрегор — наверное, такой уродины больше не было во всех Соединенных Штатах. Да и мама у нее тоже не подарок, это точно. И эта Юнис Макгрегор была втюрившись в него и всем говорила, что она его любит, а ему угрожала расквасить нос (девчонка она была здоровая!), если он ее не будет целовать, когда ей захочется. Господи, до чего некрасивая была. Это во втором классе было. Потом, когда отец уже умер, пошли девчонки одна другой страшнее. Он и сам не мог понять, чем он так им нравился. Его мама была как картинка, когда была молодой, да и сейчас она хоть куда. Такой уж склад лица. У хорошенькой женщины его не отнимешь, это не исчезнет, пусть ей хоть пятьдесят, шестьдесят, даже семьдесят. А его маме было только сорок шесть, и у нее было все такое же лицо. Она сама даже иной раз смеялась, глядя, какие девчонки липли к нему. Один раз она ему сказала, что ей кажется, он специально выбирает самых некрасивых девчонок. Сколько он ни ломал голову, так и не мог понять, что она хотела этим сказать. Он тогда ей ничего не сказал, он не любил возражать ей ни в чем, потому что она сразу скажет, что он дерзит. Но он много думал об этом. Невольно ломал голову, что она этим хотела сказать.

Глядя через всю комнату на рыжую девушку, на то, как она усаживалась за столиком, и все у нее срыву, с раздражением, будто вот-вот взорвется, он почему-то почувствовал то же самое счастье, что и раньше, когда вышел из дома миссис Доуэрти. Он смотрел на девушку со странным подмывающим чувством нежности, растроганный даже этими суетливыми раздраженными, чисто женскими жестами — тем, как, уже сидя за столиком, она одернула юбку на коленях, поправила блузку спереди, заправила выбившуюся прядь волос, потом оглянулась, ища глазами официанта, и сделала ему знак подойти — чопорно, недовольно, заносчиво, но так по-женски, что он чуть вслух не засмеялся. У него было так славно на душе, когда он глядел на нее. Теперь, когда ноги у него согрелись (его мать всегда говорила ему, что никогда нельзя разуваться, если замерзли ноги, нужно дождаться, пока ноги сами согреются, вот уж тогда они будут теплые весь день, но тут он никогда ее не слушался, ноги-то были его собственные, и он лучше всех знал, как их согреть), и теперь, когда ноги у него согрелись, и от пива было так тепло внутри и вокруг было так славно и тепло, и из угла, где был музыкальный автомат, лилась такая приятная негромкая музыка, он начал думать о том, ^ак много он заработал за привезенный товар, и ему опять стало так хорошо на душе, и ему стало качаться, что все это приятное чувство каким-то образом снизано с этой рыжей… Ну, пусть крашеной рыжей дену шкой. .

Он не отрывал от нее глаз, когда она делала заказ, он не отрывал от нее глаз, когда она встала и, подойдя к музыкальному автомату, выбрала пластинку и снова села за свой столик. Никто в зале не обращал на нее ни малейшего внимания. В баре было десять-пятнадцать мужчин и только четыре девушки, не считая это рыжеволосой, но никто и не интересовался ею, несмотря на по женское малолюдство. Он сидел и смотрел на нее. Она знала, что он не спускает с нее глаз, но старательно делала вид, что все еще сердится на него и поэтому и не думает смотреть на него.

Он знал, что он будет с ней

в постели.

Его совсем не волновала эта мысль, потому что она не была хорошенькой или хотя бы привлекательной. Прос- го он знал, что он будет с ней в постели, вот и все. Просто знал, что не успеет наступить полночь, а он будет г ней в постели.

Сидя на скамье напротив полицейского участка, он ломал голову, как ему объяснить в полиции, что он заранее ншл, что рыжая девушка ляжет с ним в постель. Как же объяснить им, что он заранее знал, что они будут вместе, но что это его не взволновало — как это объ- иснить? .

Как же пойти туда, в здание полиции, и рассказать им все об этом? Что подумает его мать, когда она… му, не важно, вот это как раз не важно. А вот сидеть перед столиком незнакомого человека и рассказывать ему, как он собирался лечь в постель с девушкой, — это будет очень трудно. Не было ни одного человека, с которым он мог бы говорить о таких вещах — даже с матерью, — нет, только не с матерью и не с братом Бадди. А как рассказать незнакомому детективу о Молли?

И вдруг его осенило, как-то сама собой пришла идея.

Он поговорит по телефону.

Пойдет к телефону-автомату, но стоп!.. Там нет номеров телефонов отдельных участков. Как же тогда ему?..

Паркер, вот как его зовут. Детектив, который был в закусочной. Паркер, из 87-го отделения полиции. На стеклянных круглых фонарях у входа в участок были цифры «87». Значит, это и есть отделение, где служит Паркер. Тогда, значит, он позвонит в Главное управление полиции и скажет, что его просили позвонить детективу Паркеру из 87-го участка, но он потерял его телефонный номер, и не смогут ли они сказать ему телефон участка. Может быть, они прямо соединят его с участком; наверное, у них есть большой коммутатор, через который они соединяются с любым участком. Или, может быть, они просто дадут ему телефон 87-го участка, тогда он скажет им по телефону, что ему нужно поговорить с детективом — только не с Паркером, ни в коем случае. И все будет так просто.

Довольный найденным решением, он встал со скамьи.

В последний раз окинул здание взглядом, улыбнулся и вышел из парка, поглядывая по сторонам в поисках аптеки, куда он заходил утром.

ГЛАВА V

В Главном управлении полиции ответил на его звонок сержант. Он терпеливо слушал, пока Роджер излагал ему свою историю насчет детектива Паркера, и потом сказал:

— Минутку, не вешайте трубку.

Роджер ждал. Он решил, что сержант проверяет, действительно ли в 87-м участке есть такой детектив Паркер. А может быть, сержанту было абсолютно все равно. Может быть, таких вопросов он получает сотни в день, тысячи в день. Может быть, ему осточертели эти истории и вопросы, как у Роджера, и может быть, ему осточертело искать в справочнике номера участков.

— Вы слушаете? — спросил сержант.

— Да?

— Звоните Фредерик 7-8024.

— Фредерик 7-8024, спасибо, — сказал Роджер.

— Пожалуйста, — ответил сержант и положил трубку.

Роджер поискал в кармане десятицентовик, нашел, вложил монету в гнездо, подождал гудка и начал набирать номер ФР 7…

Он быстро повесил трубку.

Что он скажет, когда они ответят? «Здравствуйте, меня ювут Роджер Брум, я хочу сказать вам о девушке, Молли, мы с ней встретились в баре и…»

«Что! — удивятся они. — О ком!\— спросят они. — О чем вы, мистер, черт возьми?!»

Молча и неподвижно он сидел минуты три, уставившись на диск телефона. Потом нащупал свою монету в гнезде возврата, поднял свинцово-тяжелую руку и снова опустил монету в щель. Гудок зазвучал у него прямо в ухе. Медленно, тщательно он начал набирать: ФР 7, 8, 0, 2, 4.

Он ждал. Он слышал сигналы вызова. Гудки звучали очень далеко, где-то на краю земли, и не на расстоянии нескольких кварталов от того места, где он находился. Он начал считать сигналы. Видно, здорово они там заняты, и этом участке, — вот уже семь, восемь, девять…