Они устали
Шрифт:
Его везде сопровождает свита государственных служилых людей, желающих ему угодить. Сам он похож на китайского мандарина. По императорской иерархии чиновник высочайшего класса. Мандарин с красным шариком. Его нужно носить на руках, обмахивать гигантскими веерами, защищать от неизвестных коварных врагов бутафорскими деревянными мечами.
Позади него стоят десятки чиновников и охраны, впереди стоят сотни рабочих. Слушая вопрос, он хмурит брови и сердито поджимает губы. Волнуясь, Люба мнет в руках платок:
– Вот у меня дочь замуж вышла, родила ребенка. Скоро
– Воевать мы ни с кем не собираемся. Русские солдаты больше не будут погибать на Северном Кавказе.
У причала его ждал теплоход для дальнейшего путешествия по Волге. Зеленые волны бились о белый борт корабля, в Дагестане в это время начиналась вторая чеченская война, а в Москве принималось решение о его отставке. Хотя он успеет в этот день слетать в Дагестан. А потом в восемь часов утра его срочно вызовут в Кремль и велят освободить кабинет. По слухам он, набравшись смелости, обиженно спросит:
– За что?!
Потом он войдет в зал заседаний правительства. Вот это видела вся страна. Подвинет стул, собираясь сесть на место председателя, но неожиданно передумает, одернет пиджак, встанет прямо и с раздражением скажет:
– Садиться не буду, чтобы не засидеться. Буду стоя. Я вчера из Дагестана. Одно могу сказать. Ситуация тяжелая. Возможно, что мы потеряем Дагестан. Да, Николай Емельянович?
Он лениво потянулся и ущипнул сидевшую к нему спиной девушку, от чего она с воплем подскочила. Вынув изо рта и прилепив под столом жвачку, он спросил:
– Это что за овца?
– С той смены перевели. А что?
– А нашей козы белобрысой нет сегодня?
– Скользит.
Он вылез из подвала и тяжело вздохнул. Выпрямившись, седой бригадир Бреус вытирает тряпкой испачканные маслом руки.
– Дядя Саня, посиди с работягами!
– Какой я тебе дядя? Я старый, по-твоему?
– Нет, дядя Саня. Это просто у тебя голова седая.
– Я весь седой. И голова, и яйца. Слишком много они видели страшного.
Седой бригадир сел за стол и достал сигареты. Закурив, повертел в пальцах порванную резиновую прокладку и бросил на пол.
– Вы вот не знаете. А раньше при коммунистах горсть вот этих позорных сальничков самолетом привозили черте откуда. Лишь бы конвейер не встал. Если раньше главный конвейер стоял больше часа, сразу звонили в Москву. Любой вопрос решался.
– Зато сейчас он неделю будет стоять, никому до него дела нет. Никто даже не поинтересуется.
Сплюнув, молодой слесарь растер плевок подошвой ботинка и процедил сквозь зубы:
– Сейчас в Москве, наоборот, стараются задушить этот ВАЗ совсем. Вы заметили, как кто с Москвы приезжает, сразу зарплату платить нечем, денег ни на что нет. Кормить этих чертей.
– Вот был бы я сейчас в правительстве, я бы что сделал? – обвел всех взглядом Князев. – Взял бы весь бюджет и на полгода отдал бы его на оборону, восстановил бы армию такую, какая раньше была. Все равно все полгода как-нибудь проживут.
– Взять Тихоокеанский флот, погрузить на него пьяных деревенских мужиков с вилами и отправить в Штаты!
– Раньше никто не смел против Союза тявкнуть, все боялись. А сейчас, как босяки, шляются по всяким валютным фондам, клянчат денег. А нам полмира должны.
В прореху расстегнутой рубашки видно, что на шее у него висит на толстой цепи большой крест. Тщательно показаны страдания распятого человека. Раны истощенного тела, мученически склоненная на грудь голова.
– Если в Штатах в какой-нибудь тюряге кофе холодный подадут на завтрак, там сразу бунт.
– Профсоюз американских урок, да? – он криво усмехнулся. – Типа «Единства» такая же беда?
– А чего ты смеешься? Так и есть.
– Раньше здесь нормальные люди работать не хотели. Вьетнамцев сюда завозили. А теперь моему сыну, который пять лет на инженера учился, чтобы простым рабочим сюда устроиться, мне надо было взятку дать. Превратили завод в мешок денег, из которого берут, сколько им надо. Ни производство, ни люди. Ничего им не нужно.
С крыши капает вода. В углу под ящиками монотонно стрекочет сверчок.
– Слышали, в дирекции с двадцатого этажа менеджер выбросился?
– Выкинули, скорее всего.
– Он три предсмертных записки написал.
– Не жалко. Там нормальных людей нет. Одни жулики.
– В Самаре вон на них только начали копать, они им УВД вместе с ФСБ спалили. Там пятьсот уголовных дел лежало на все заводское начальство. Теперь часовню рядом построили грехи замаливать.
– Там вроде приказ вышел, чтобы всем следователям дела по памяти восстанавливать.
– Как ты себе это представляешь? И кто там будет восстанавливать? Тебе говорят, что там всю контору спалили. Семьдесят человек сгорело!..
– Правильно делают, что спаивают русский народ. Если он трезвыми глазами вокруг посмотрит, то он от такой жизни вот этими руками все крушить и всех резать пойдет!
На столе лежали эти руки. Волосатые, мозолистые, обожженные, в веснушках, порезанные, без пальцев.
– На ВАЗе десять тысяч ИТР лишних. Мы их кормим, всю эту шлаебонь, а они думают, что они нас. На жизнь нам дают.
– Что ты сравниваешь себя с ними? – у него кровью налилось лицо, вспухли вены на горле. – Они кто такие? Я специалист, рабочий человек! А они кто? Перхоть подъяичная!
Стоя на балконе, она смотрела на футбольное поле. Это был самый короткий путь, которым сын обычно возвращался из школы. Увидев его, идущего с тяжелым ранцем за спиной, она пошла на кухню и поставила миску с супом на плиту.
Когда Вера посадила его за стол, поставила перед ним тарелку, неожиданно раздался звонок. Взглянув на себя в зеркало, она пошла открывать общую железную дверь. Идя по длинному коридору, стараясь не наткнуться на коробки, мешки, велосипеды и санки, наставленные соседями возле своих дверей, она громко спросила: