Они устали
Шрифт:
– Ох, и напирают сзади! – ворчит сверху мужской голос.
– Холодно, вот и жмемся! – игриво отвечают внизу женщины.
Все с нетерпением смотрят на электронные часы. Ждут контрольное время.
– Двери открывайте, а то сломаем! – заранее предупреждают охрану из толпы.
– Возьмешь себе. Нужна дверь на даче? – сердито ворчит охранник.
– Такая не нужна. Здесь дверь больше, чем моя дача.
На табло сменились зеленые цифры. Охранники отодвинули засовы и поспешно отошли в сторону. Во все распахнувшиеся
– Эх, и дурдом!
У него раздутое лицо, которое похоже на маску. Лишь моргают маленькие заплывшие глаза и шевелятся губы. Гладко уложены белые волосы. Он сидит прямо и неподвижно. Его руки лежат на столе, он прячет изуродованную левую кисть, на которой отсутствуют пальцы.
– Сегодня, в этот необыкновенно важный для меня день, хочу сказать чуть больше личных слов, чем говорю обычно. Я хочу попросить у вас прощения.
Он едва сдерживает подступившие слезы, когда дрогнувшим голосом произносит:
– Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце. Бессонные ночи, мучительные переживания. Что надо сделать, чтобы людям хотя бы чуточку, хотя бы немного жилось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи.
Хлопок вылетевшей пробки. Из зеленой бутылки побежала пена. Торжественный бой часов и звон хрустальных бокалов. За окном взрываются петарды, раздаются радостные крики, в небе рассыпаются огни салюта.
Сидя за праздничным столом, Люба чистит апельсин и раздраженно говорит:
– Ладно, успокойся со своим Ельциным. Чего ты возмущаешься? Я тоже ни одному его слову не верю, но и что дальше? Он у тебя прощение за все попросил.
– И что? Он больше ничего не должен?
– А что тебе еще? Он теперь обычный пенсионер. Он тебе сам сказал: «Я устал, я ухожу». Встал и ушел. Что тебе еще надо?
– Раньше надо было… – тихо проворчал он.
– Ох! – кисло скривилась Люба, сплевывая в ладонь косточки. – Ты прямо, как этот… Не он, так другой. Ты думаешь, при другом тебе лучше жилось бы? Простой человек как был… Ты думаешь, этот лучше будет?
Она собрала со стола мусор в мешок, унесла грязную посуду. Вернувшись, села на свое место и сказала:
– А ты почему злой такой? Чего ты выступаешь? Тебя разве бог не учил всех прощать?
В углу стоит наряженная елка. Мигают огни, на дрожащих ветвях покачиваются игрушки.
– Нина, тебе чего положить?
– Это не моя тарелка.
– Какая разница? Твоя, моя. Мы, кроме сифилиса, ничем не болеем. Чего тебе наложить?
Наплясавшись, тучная Нина тяжело дышит, поправляет прическу и обмахивается платком.
– Мне, пожалуйста,
– Мужичка рано. Пока не готов, разогревается в духовке.
– А кто там у тебя сидит?
– Сосед. Кто там еще может быть?
– Какой? Который напротив живет? – она презрительно поморщилась. – Не в моем вкусе. Такого не надо. Метр с херчиком.
Позади нее на стене висит картина. Улицы итальянского города затоплены водой. По ним плывут гондолы с музыкантами и целующимися влюбленными.
– А ты Олечку звала?
– Звала, я всегда всех зову.
– Не придет?
– Ты ведь ее знаешь. Интеллигенция вшивая. Мы им не пара. Они о нас вспоминают, когда им от нас что-то надо.
За окном завывает вьюга, он сидит один на кухне. Вскипела вода, он заварил себе чай.
Войдя на кухню, муж Юли сложил руки в замок и хрустнул пальцами. Он внимательно посмотрел на пожилого баптиста и спросил:
– Николай Иванович, а вам Новый год можно праздновать?
– А кто нам запрещает? Мы сегодня также собрались в церкви. Поблагодарили бога за то, что он нам дал в уходящем году. Попросили благословения на будущий год.
Старик посмотрел на татуировку на его руке. Неодобрительно покачал головой и спросил:
– Костя, вот зачем надо было портить такое красивое тело? Это ведь на всю жизнь.
– Это по молодости.
– А сейчас ты старый?
– Когда я спортом занимался. Когда первый раз медали на соревнованиях выиграли. Сейчас я бы себе не сделал.
Открыв холодильник, Костя достал и поставил перед ним торт. Баптист Николай Иванович Худяков с удовольствием отрезал кусок. Он был большим сладкоежкой.
– Вы говорите про татуировки на всю жизнь. У нас на работе одному оленю на лбу вырезали слово из трех букв.
– За что это? – удивился Николай Иванович, облизывая крем с губ.
– За языком не следил. Его давно предупреждали.
– У вас там строго. А ты точно решил увольняться?
– А что на этом заводе ловить? Скоро развалится совсем.
– А куда пойдешь? Сейчас работу найти трудно.
Взяв со стола сигареты и зажигалку, Костя толкнул дверь на балкон. Внизу на сверкающей огнями площади плясали люди.
– Меня мои пацаны в бригаду давно зовут. Хоть к Сироте, хоть к Напарнику.
– Кем?
– Первое время, по-любому, просто быком. Сразу кем-то тебя никто не возьмет.
Услышав плач, Юля поставила бокал с соком и поднялась из-за стола. Она прошла в свою комнату, где плакала и вертелась в кроватке Алиса.
– Ты что проснулась? Тоже праздновать хочешь?
Взяв ее на руки, она села в кресло и стала расстегивать пуговицы на груди. Алиса прикусила недавно прорезавшимися зубками ее сосок и умолкла. Поморщившись от боли, Юля убрала у нее со лба мокрые волосы.