Опаленная юность
Шрифт:
Андрей достал новенький паспорт. Сотрудник внимательно проглядел документ. Проверил прописку и бросил паспорт в ящик, стоящий около стола. Андрей заметил, что ящик набит доверху паспортами. Новенький паспорт Андрея затерялся среди множества других.
На улице ребят зачислили в роту, и все они попалив первый взвод, а Кузе коварная судьба уготовила второй. Никакие просьбы и уговоры не помогли. Начальство, рябой, белесый старший лейтенант Быков, отказал наотрез. Командир батальона, щеголеватый, затянутый ремнями капитан Гарин, в ответ на настойчивую просьбу
— Кругом! Шагом марш!
На Кузю было жалко смотреть. Он вздыхал, кляня Быкова на чем свет стоит.
В полдень всех повели в столовую. Обед Андрею не понравился, особенно борщ. Капусту Андрей не любил с детства. Кроме того, старшина все время торопил — приходилось обжигаться.
Маленький Игорь Копалкин робко попросил добавки, его поддержал Бобров.
— Теперь и воевать можно! — благодушно бурчал Валька, уписав две порции.
После обеда рота Быкова отправилась на ночевку. Молодцеватый краснощекий старшина-сверхсрочник критически оглядел отряд.
— А ну, воинство, выше голову! Запевай! — И старшина первый затянул старую солдатскую песню времен гражданской войны:
Слушай, товарищ,
Война началася!
Бросай свое дело,
В поход собирайся.
Добровольцы дружно подхватили припев. Песню знали все. Одни — из тех, кто старше, — сами певали ее в отрядах Чапаева, Щорса, Буденного, Котовского, другие слышали ее от отцов, по радио.
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это.
Боевая песня гремела на тихих улочках районного центра, лилась широкой рекой — в ней чувствовались сила, смелость, упорство, неукротимая воля к победе.
Тверже, четче стал шаг, свежее лица бойцов. Все приободрились. подтянулись.
На ночлег ребятам отвели школу-десятилетку. Красное кирпичное четырехэтажное здание было сплошь забито людьми. Наспех сколачивались двухэтажные нары.
Командир взвода Бельский, черноусый моложавый запасник, подозвал Андрея:
— Курганов!
— Я!
— Бери народ, ступай во двор набивать матрацы.
— Есть!
— Поворачиваться не умеешь! — рассердился Бельский. — Наряд получить захотел?
— Товарищ командир, нас еще не обучали.
— Вот как? Ну, не робей — научим.
Во дворе, набивая матрац отходами ваты — целая гора ее громоздилась у ворот, — Андрей сказал Родину:
— Не нравится мне наш командир, грубый какой-то.
— Это усатый-то? Ничего, обтерпимся, привыкнем.
Втащив наверх матрацы, ребята улеглись на нары. Лежали молча.
«Что-то сейчас дома?» — подумал Андрей. К сердцу подкатила волна грусти.
Очевидно, такое же чувство испытывали все. Бобров курил,
Дома, подумал Андрей, сейчас только и разговоров, что о нем. Он ясно представил заплаканные глаза матери, ее прерывистый всхлипывающий голос. Вспомнилось, как она всякий раз беспокоилась, когда отправляла его в пионерский лагерь, как волновалась однажды, когда Андрей, не предупредив родителей, поехал к товарищу в Москву. Да, мама, вероятно, плачет. Нехорошо он сделал, что не подождал ее. А вдруг больше не придется свидеться? Эта мысль обожгла душу. Андрей приподнялся с матраца и явственно услышал чей-то приглушенный плач.
Андрей осторожно слез с нар и прошел к уткнувшемуся в матрац человеку. Кузя, отчаянный Кузя, лихая сорвиголовушка, Кузя, гроза всех окрестных садов, плакал!
— Кузя! Что с тобой?
Смущенный тем, что товарищ увидел его слабость, Кузя оторвал от подушки взлохмаченную голову.
— Со мной? Ничего, а что?
— Ты плакал…
— Я?! Да ты что, опух, что ли? Я один случай смешной вспомнил. Со смеху чуть не лопнул. Знаешь, я раз завязал нашему коту глаза…
— Разговорчики! Не положено! — раздался сердитый голос. — Отдыхать надо, а не кошкам глаза завязывать!
— Командир идет, — шепнул Андрей. — А ты, Кузя, все-таки слезы вытри. Разве можно так смеяться — до слез?
Кузя посмотрел на товарища долгим грустным взглядом и, заикаясь, сказал:
— Уж очень мамку жаль. Старая она у меня, больная. Васька на Дальнем Востоке служит… одна она осталась…
Андрей попытался неуклюже обнять товарища, но тот обрел уже прежний тон:
— Ладно, ладно! Нежности телячьи… Иди спать и мне не мешай! Тоже герой — на войну идет, а рассопливился!
Усмехнувшись, Андрей взъерошил Кузины жесткие, как пакля, кудри и направился к своему месту.
Утром после завтрака строем направились в лагерь. Солнце ярко светило, в траве сновали кузнечики, ползали муравьи, шуршали ящерицы, гудели пчелы и шмели.
Ребята повеселели. От вчерашней хандры не осталось и следа.
Рота, бодро отбивая шаг, вошла в белевший стройными рядами палаток лагерь.
Здесь, на полянке, окруженные толпой добровольцев, трудились парикмахеры. Они необыкновенно быстро орудовали никелированными машинками, обстригая наголо головы клиентов.
Ребята попятились.
— А что, стричься обязательно? — спросил Андрей старшину.
— А ты думал как? Вот гляди — седьмой год служу. — И старшина провел ладонью по гладко выбритому сизому затылку.
— Не дам! — решительно сказал Бобров.
Его поддержал маленький Копалкин;
— Мы не за этим сюда шли!
— Эх, юнцы! — снисходительно пробасил старшина. — Знаете, что такое воинская дисциплина? А ну, шагом марш стричься!
— Не пойду! — упорствовал Бобров.
— Оставь, Валька! Раз надо — пойдем.