Опасное поручение
Шрифт:
— Что ж это значит, Владимир Сергеевич? Неужели пойдете? — прервал мои размышления слуга.
— Пойду, Кондрат, конечно пойду.
Слуга долго не раздумывал.
— Тогда и я с вами. Не нравится мне письмо это, ох не нравится…
Помощь Кондрата могла пригодиться. Поэтому я разрешил ему сопровождать меня, но только так, чтобы его до поры до времени видно не было.
— Не беспокойтесь, батюшка, — обрадовался слуга, — спрячусь в кустах, между деревьями — никто в темноте меня не заметит. — И без всякой паузы добавил, как будто это само собой разумеющееся: — Так
Мне пришлось сдержаться, чтобы его не обругать. Мушкетон! Не хватало нам разгуливать по костромским улицам с этим чудовищной силы оружием. Он предназначен для сражения с врагом на поля боя, а не для решения проблем личного характера.
— Нет, Кондрат, мушкетон оставь здесь. Возьми только пистолеты, — едва сдерживая эмоции, проговорил я.
— Это вы зря, Владимир Сергеевич. От мушкетона может быть большая польза. Помните, как в Австрии один выстрел из него сразу трех французов сбил с ног? То-то же! — Кондрат попытался привести аргументы в пользу своего смертоносного оружия, но я на этот раз был непреклонен. Пришлось ему довольствоваться на вечерней прогулке парой пистолетов и длинным немецким кинжалом, с которым, он, впрочем, и так никогда не расставался.
***
В ожидании встречи с таинственным автором письма, я весь день размышлял о том, что узнал вчера от Пасынкова, губернатора Костромской губернии, вспоминал, что он мне рассказал, думал о том, почему украли картину Бернарди, и пытался свести всё это воедино с тем, что я уже знал раньше. Получалось, что Старосельский специально приехал в Кострому, чтобы увидеть некую картину, на которой изображены древнегреческие купальщицы. Потом его убивают, инсценировав самоубийство. Одновременно с этим кто-то крадет из дома губернатора эту таинственную картину.
Так как увидеть картину я не мог, то принял решение поговорить с её автором — итальянцем Джорджио Бернарди, проживавшем в Петербурге. Уж он-то мне сможет не только всё рассказать о ней, но и заново нарисовать её, если, конечно, хорошенько его попросить об этом. Но вначале мне предстояло встретиться с автором странного письма.
Сад, вернее, я бы назвал его парком, Губернской гимназии в Костроме не произвел на меня благоприятного впечатления. Да и что там можно увидеть темным вечером? Сплошные тени деревьев, густые заросли кустарников, непонятные, а иногда какие-то подозрительные звуки и шорохи. Нет уж, в парках следует гулять днем, когда можно насладиться их великолепием. Ночью же они становятся опасным местом. Особенно для одинокого путника вроде меня,
Вообще-то, я не был таким уж «одиноким путником». Метрах в двадцати от меня в кустах прячется Кондрат, вооруженный пистолетами, кинжалом и моей саблей. Да и сам я пришел на встречу не с пустыми руками, а со спрятанным под плащом пистолетом.
Мы появились в саду Губернской гимназии раньше назначенного часа, чтобы осмотреться и выяснить, не устроена ли там засада. Засаду мы не обнаружили, но от этого мне на душе легче не стало: я остро чувствовал опасность.
Часы, серебряные
«Может быть, он наблюдает за мной издали. Хочет выяснить, один я или нет», — подумал я, расхаживая по довольно широкой аллее, к которой вплотную подходили деревья и кусты.
В томительном ожидании прошло ещё минут десять. Сколько можно ждать? Я уже решил вернуться на постоялый двор, как вдруг услышал где-то слева от себя между деревьями звук, напомнивший мне хруст сухой ветки, на которую кто-то наступил. Я начал поворачиваться в ту сторону, но неожиданно раздался громкий пистолетный выстрел, и буквально в сантиметре от моего носа пролетела пуля.
Я тут же отскочил в сторону, и сразу же опять прогремел выстрел. В последнее мгновенье мне удалось броситься резко вправо, что спасло мою жизнь.
Подбежав к ближайшему дереву, я спрятался за него. Справа раздался громкий треск ломаемых веток, послышались непонятные громкие крики.
Какой-то человек, виднелась только его темная фигура, бежал на меня, угрожающе крича и чем-то размахивая. Я прицелился в него, но в последний момент, прежде чем выстрелить, понял, что на меня бежит ни кто иной, как мой слуга. В темноте он принял меня за убийцу, и теперь спешил со мной расправиться.
— Кондрат, это я!
Хорошо, что я его предупредил, а то в темноте он мог, не разобравшись, полоснуть меня моей же саблей.
— Вы не ранены, Владимир Сергеевич? — заботливо поинтересовался слуга, когда наконец-то добрался ко мне.
— Нет, не ранен. Что ж ты на меня так налетел? Стреляли вон оттуда, — я указал рукой место, где успел заметить вспышку выстрела.
Мы разделились, и осторожно начали подходить с разных сторон к тому месту, где прятался нападавший. Естественно, никого в кустах, откуда в меня стреляли, не оказалось. Кто бы ни был этот человек, но он исчез бесшумно, как, впрочем, и появился.
— Убежал он, Владимир Сергеевич. Убежал, ирод проклятый, — зло проговорил Кондрат.
— Ты хоть что-нибудь рассмотрел? Он был один? Что ты вообще видел? — спросил я своего помощника.
Выяснилось, что слуга ничего не рассмотрел. Он услышал выстрел и сразу же бросился меня спасать. А вот самого стрелка он не заметил.
— Славу Богу, вы живы, — Кондрат сделал попытку отряхнуть от грязи мой плащ, но я не позволил ему этого. Тоже мне, нашел время следить за чистотой моей одежды.
Но я почувствовал искреннюю благодарность к Кондрату за его преданность и отвагу. В наше время такие преданные слуги не часто встречаются.
Мы, держа оружие наготове, обошли сад Губернской гимназии. В моей левой руке была крепко зажата сабля, а в правой я держал пистолет, выстрелить из которого так и не успел. Да и куда стрелять? Цели я не видел, а палить в пустоту, наобум — не в моих привычках. Кондрат, кстати, тоже не стрелял. Он очень бережлив, почти на грани скупости. Уж если он пускает пулю, то наверняка.