Опасность в бриллиантах

Хантер Мэдлин

— Ты ее любил? — Она надеялась, что нет, иначе история станет слишком трагичной.

— Она мне нравилась, но я ее не любил. И я думал, что поэтому мне будет легче, но не получилось.

— Ты сожалеешь?

Каслфорд не ответил, и Дафна не стала настаивать. Она знала, что нельзя лезть другому в душу, и уже ругала себя за то, что сделала это, не подумав.

— Есть какие-то вещи, которые ты делаешь просто потому, что их необходимо сделать, потому что иной выбор превратит тебя в труса, — в конце концов произнес Каслфорд.

Но

он не сказал, что совсем не сожалеет о сделанном. Может быть, иногда и сожалеет, когда позволяет себе вспоминать об этом. Вот как сейчас.

Теперь она лучше понимала, откуда у него этот давний гнев на Латама, и печалилась, зная, что он никогда не пройдет. Каслфорд никогда не будет считать Латама скучным и не останется равнодушным к присутствию этого человека на земле.

Впрочем, он прав. Какие-то вещи необходимо сделать, иначе станешь трусом. Вероятно, вполне естественно ненавидеть человека, навязавшего тебе выбор, в особенности если он ждет и надеется, что ты окажешься хуже, чем ты есть.

Она приподнялась и поцеловала Каслфорда. Вдруг она сможет сделать так, что тяжелые мысли этой ночи его оставят? Дафна вложила все свое умение в то, чтобы отвлечь его, и довольно скоро ей это удалось, и показалось, что Каслфорд был благодарен ей.

Глава 25

На следующий день Дафна ушла из дома, чтобы навестить подруг. Каслфорд решил поработать над рукописью. Поскольку она была почти закончена, он заодно задумался над тем, где будет ее печатать.

Когда он составлял короткий список издательских домов, где могут с симпатией отнестись к теме книги, ему принесли визитную карточку Олбрайтона. Каслфорд не рассчитывал на приятное развлечение от работы, очень ему обрадовался и велел лакею привести Олбрайтона к нему в гардеробную.

Они сумели целый час проговорить о политике, но затем беседа иссякла. Олбрайтон сидел и молчал. Каслфорд предположил, что тот напрягает мозги в поисках темы для легкой, причем не совсем пустяковой беседы.

— Вы хотите как-то убить время, пока не закончится вечеринка, которую устроили себе дамы, в том числе ваша жена? Для этого существуют таверны и кофейни, но вы, конечно, можете просто почитать книжку. У меня.

Олбрайтон неопределенно усмехнулся:

— Вообще-то я пытаюсь решить, где начинаются и заканчиваются границы дружбы.

— Странная тема для размышлений. Если речь идет о моей дружбе, почему бы не дать возможность определить это мне?

Олбрайтон смерил его взглядом.

— Всем известно, что вы запросто вмешиваетесь в жизнь своих друзей.

— Только ради их же собственной пользы.

— Вы имеете в виду, что вмешиваетесь не только для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство.

— Вы все еще злитесь из-за того? Вроде бы все получилось

достаточно хорошо. Вам бы следовало быть благодарным, а не начинать все заново.

— А если бы все получилось недостаточно хорошо? Должен ли друг радоваться, узнав правду, даже если она неприятная?

— Вам не идет философствовать. И вы начинаете заметно раздражаться. К чему это все?

— Хоксуэлл был прав. Наши жены действительно что-то замышляют. — Олбрайтон оглянулся. — Думаю, то, что они затеяли, происходит именно сейчас.

Подозрения Хоксуэлла ничего не значили. Даже Саммерхейз умел прочитать в самой невинной корреспонденции больше, чем лежало на поверхности. А вот Олбрайтон был хорошо обученным дознавателем. И если он предполагает, что происходит что-то, скорее всего так и есть.

— Вы кажетесь мне озабоченным. Это что, опасно?

— Не думаю. Во всяком случае, не прямо сейчас.

— Это не очень-то успокаивает. Может быть, стоит поделиться с мужьями остальных жен?

— Я уверен, что в конечном итоге дело не в наших женах. Дело в миссис Джойс.

Проклятие…

— Тогда забудьте про свое философское недоумение и расскажите мне сейчас же.

— Я поделюсь тем, чем могу. Первое, что вам необходимо знать, вот что. Моя жена сейчас не на какой-то вечеринке, пока еще нет. Она попросила меня явиться домой к трем часам, причем сильно на этом настаивала. Я подозреваю, что в три часа ей «внезапно» потребуется куда-то пойти и она попросит меня сопровождать ее.

— Это странно.

— Еще более странно то, что по пути сюда я встретил Хоксуэлла. Его тоже попросили вернуться домой в три часа. И его жена до сих пор дома.

— Думаю, вполне возможно, что Дафна и леди Себастьян должны о чем-то поговорить наедине, а остальные подойдут позже.

Похоже, Олбрайтона он этим не убедил, впрочем, и себя тоже.

— Вы должны простить меня за то, что я собираюсь еще сказать вам, Каслфорд, и за то, что уже сделал, потому что вы меня об этом не просили, а подобный поступок нельзя считать целиком порядочным.

— Черт, ладно. Я отпускаю вам все грехи, по только если вы выскажетесь откровенно, и покончим с этим.

— Я последовал за миссис Джойс, когда она вышла сегодня из вашего дома.

До чего это типично для Олбрайтона: выторговать прощение до того, как сказать правду. Каслфорд даже не скрывал своего возмущения.

— Да как вы посмели!

— Я уловил неясный дух интриги еще две недели назад, а со временем он только усилился. Мне не нравится чуять подобные вещи в собственном доме. А теперь послушайте, почему я обратил внимание на миссис Джойс. Две замешанные в это женщины беременны и вряд ли могут стать центром этой интриги. Из оставшихся двух… ну, жизнь леди Хоксуэлл сейчас стала открытой книгой, так? Все ее секреты позади. И только в отношении миссис Джойс до сих пор возникают вопросы.