Опасные тропы

Цацулин Иван Константинович

— Не ваше дело, — послышался резкий ответ. — Впрочем, пожалуй, скажу… Вам пришлось тащить сюда, в Советский Союз, от самого Стамбула двух наших агентов. Помните их?

— Машалла! Помню.

— Один из них занимался как раз теми разведданными, что я должен доставить в Карс. Недавно его схватили чекисты…

Так вот оно что! Конечно же там, наверху, находился Крысюк! И, судя по его словам, он знает о провале Чурилина, может быть, даже видел, как его арестовали…

— Недавно его схватили чекисты, — продолжал Крысюк, — и теперь его дело, как это будет по-вашему, по-турецки, яман, кажется?

— Яман, чок яман! — сокрушенно зацокал собеседник Крысюка.

Значит, Энвер Газиев никакой не азербайджанец! Это же турок, проводник Чурилина и Кныша, прозванный ими «Оглу».

— Незадолго

до ареста он рассказывал мне о своем переходе границы, вы сумели перебросить их гладко, вот я и вспомнил… — не очень охотно пояснил Крысюк.

Майор Русаков соображал, как бы связаться сейчас с капитаном Жгенти и схватить преступников, но то, что он услышал затем, изменило его планы.

Турок сказал:

— Вы должны вручить Бидлу пленку лично? Неужели вы так и таскаете ее при себе?

— Не тряситесь, улики при мне нет, — грубо ответил Крысюк. — Сперва я хотел уйти за кордон немедленно и пробрался в Армению. Поболтался там и понял, что могу погореть без толку… Пленку спрятал в надежном месте, связался со Смитом и айда сюда.

— Зачем?

— Смит захотел лично получить разведывательный материал. Если бы это удалось, он предложил бы какой-то новый способ перехода границы… Но из этого ничего не вышло, — Крысюк грязно выругался.

— Значит, вы должны были передать кассету с пленкой Смиту?

— Да, через человека, специально присланного им из Москвы.

— Ну и что же?

Крысюк заговорил злобно, с яростью:

— Я положил кассету в тайник, который мне указал Сойкин.

— Ну? — с беспокойством выдохнул Оглу.

— Вчера, когда этот человек вынул кассету из тайника, его схватили чекисты.

— Что-о? — испуганно шепнул турок.

— Я видел это собственными глазами, — глухо продолжал Крысюк. — Наверное, тем щеголем чекисты занимались еще в Москве… Но они не могли видеть, как я прятал туда кассету… иначе они там же, у тайника, арестовали бы меня. Это же ясно. Вот почему я и вызвал тебя, Ахмед. Два дела есть. Первое — на всякий случай связь с Сойкиным надо рвать, и немедленно. Понял?

— Да.

— Второе — ты получил приказ Смита переправить меня через границу. Откладывать теперь нельзя, надо спешить, пока и мы не схвачены чекистами.

Но Оглу еще не мог опомниться:

— С москвичом встречался только Сойкин, — продолжал он озабоченно. — Да… хорошо, что вы не были ни разу у него.

— У меня были предчувствия… Я к предчувствиям своим отношусь со вниманием, они меня еще ни разу не подводили.

«А сейчас подвели», — подумал Русаков с удовлетворением. Ему было ясно, о какой пленке идет речь наверху. Соколов оказался прав. Крафт вручил Крысюку микропленку и поручил доставить ее за границу, в Карс, но тот не смог выполнить это приказание — на пути стали советские пограничники. Смит хотел завладеть пленкой сам, но и это ему не удалось… И вот Крысюк тут, его можно схватить хоть сейчас. Русаков ничуть не сомневался: вдвоем с Жгенти они справятся с преступниками. Но что даст арест Крысюка? Ведь для полковника Соколова самым главным было во что бы то ни стало отобрать у него секретные разведданные. Однако, как выяснилось из разговора наверху, второй кассеты с пленкой при Крысюке нет, он ее припрятал где-то в Армении, чтобы забрать из тайника по пути к границе, перейти которую он надеялся с помощью Оглу-Ахмеда. Можно ли быть уверенным, что, будучи арестован, Крысюк сразу признается и укажет место, куда он припрятал пленку? А возможно и другое — он кому-то, да тому же Смиту, дал точные координаты тайника и, пока с ним будут возиться в КГБ, пленка окажется в руках этого матерого врага. Ищи ее тогда!

— Когда мы отправляемся? — спросил Крысюк.

— Спешить нельзя.

— Струсил?

— Одной храбрости мало, — обиделся турок. — Вы же пытались сунуться к границе, ну и что — перешли? — Ахмед снова по привычке зацокал. — В Карс нам идти пока нельзя, рано. Не беспокойтесь, я вас к мистеру Бидлу доставлю, но не раньше сентября.

— О’кей… — Крысюк, кажется, окончательно успокоился.

Ахмед продолжал:

— На этой бумажке адрес, по которому вы должны отправиться сегодня

же. Там вы будете ожидать меня. Мне нужно подготовиться к переходу, я задержусь еще здесь.

— Что вы тут забыли? — с ноткой недоверия осведомился Крысюк.

— Мне надо жениться, — серьезно пояснил Ахмед. — В моей стране говорят: «Кто пьет в долг — будет пьян дважды», для второго варианта мне необходима жена, бай Крысюк, будем пить в долг. А теперь нам надо распрощаться. Гюле-гюле, прощайте. — Наверху послышалось движение.

Русаков выскочил из башни и притаился поблизости, рядом с Жгенти. Что делать дальше? Арестовать лже-Газиева? Нет, с ним спешить не следовало, иначе порвется нить к тайнику с пленкой. Да и бежать из Черноморска он явно не собирался. Главное сейчас — не упустить из виду Крысюка. Следовать за шпионом по пятам прямо из этой заброшенной башни. Медлить было нельзя. Условившись с капитаном о последующем, майор Русаков устремился вслед за Крысюком, а Жгенти пошел «сопровождать» Ахмеда, возвращавшегося в Черноморск.

Крысюк шел со звериной осторожностью, и майору потребовалось немало умения остаться незамеченным. Так они добрались до маленькой станции километрах в десяти от города-курорта. Приняв соответствующие меры, Русаков уже поздно ночью возвратился в Черноморск.

Глава двадцать пятая

С юго-запада, со стороны турецкой границы, наплывали бесформенные громады облаков, то иссине-черных, то белых, дышащих холодом. Выше облаков слоилась темная хмарь, сквозь которую не могли пробиться солнечные лучи. Сергей Русаков стоял возле здания пограничной комендатуры — он прибыл сюда совсем недавно, — и со вниманием осматривался вокруг. В Армении он второй раз, тогда он ничего толком не видел, кроме красивых из разноцветного туфа домов на улицах Еревана, да и мысли его тогда были всецело заняты соревнованиями штангистов, в которых он принимал участие. Теперь иное дело — он оказался в Армении по службе, с оперативным заданием, и не в столице республики, а на ее окраине. Он должен был все видеть для того, чтобы иметь отчетливое представление об условиях, в которых действует враг и в которых его надо и перехитрить, и победить.

Здание комендатуры стояло на склоне холма. Прямо перед ним, выше по склону, лепилось несколько каменных домиков для офицерского состава и, немножко в сторонке, — подсобные помещения. У самого входа в комендатуру раскачивалось хилое деревце — рябина, с крошечными, пожухлыми листочками, иссохшими на резком ветру. Эта рябина, посаженная начальником пограничного участка майором-украинцем, была единственным деревцем на всю приграничную округу.

Тут, в горах, уже стояла осень, с ощутимым холодом и ранним сумраком. От вершин к самой долине сбегали желтые полосы — ячменные поля. Ячмень — по-тюркски арпа — с древнейших времен был единственной культурой, которую отваживались сеять здесь местные жители. С ним в этих краях связано все, от него зависело само существование людей. На раскаленных камнях очага пекли лепешки из ячменной муки, из нее же приготовлялись и другие блюда, скудные и невкусные. Урожаи арпы означали возможность существовать, неурожаи — голодную смерть. Вот почему с этим именем связано все самое значительное: им названо и большое озеро неподалеку от третьей заставы, и река, что берет свое начало в том озере и, прорвавшись сквозь каменные преграды, долго бежит затем вдоль границы до встречи с полноводным Араксом. Над желтыми полями созревшего ячменя парят орлы, их тут много.

Позади комендатуры, с той ее стороны, куда не выходило ни одного окна, горы круто обрывались угрюмой долиной, по ту сторону которой поднимались высокие каменные исполины, покрытые снегом. Где-то там, в нескольких километрах от помещения комендатуры, петляют междугорьем дозорные тропы пограничников. В правом углу безжизненной хмурой долины в бинокль можно рассмотреть небольшой холмик с деревянным памятником-надгробием на нем. Это памятник красноармейцу-пограничнику Жукову, погибшему там в двадцать третьем году. Никто сейчас не знает ни его имени, ни откуда он был родом, но память о подвиге Жукова жива до сих пор, имя его бессмертно.