Опасные тропы
Шрифт:
— Да, да, конечно, — согласился Щелков. — Только присматривать за этим человеком следует.
— Присматриваем, — заверил Ерицян, улыбнувшись. — Только ничего подозрительного не заметили. Племянник старика Исмаила — его зовут Энвер — близко к границе не подходит, бродит возле кочевки, любит ходить гулять к озеру.
— В наш тыл… — у Щелкова поднялись брови. — Он что же, рыбной ловлей занимается, что ли?
— Да нет, просто так. Старик справку мне показывал, а в ней врачи пишут, что больному Энверу Газиеву необходим свежий
— А что ж он к нам на заставу не пришел? — недоверчиво спросил Щелков.
— Я попытался выяснить это у старика. Говорит, сам не знает, возможно, боится, как бы чего не подумали, все-таки граница, а может, стесняется.
— Стесняется… — Щелков строго сдвинул брови. — Не постеснялся с Крайнего Севера аж на самую границу пожаловать!
Ерицян горячо сказал:
— Я запрашивал… с места работы ответили, что инженер-геолог Энвер Газиев действительно выехал в отпуск, а вот куда — не сообщили.
— А не рано ли вы, товарищ лейтенант, успокоились? Надо проверить более основательно. Утром поедете в район, свяжетесь с отделом государственной безопасности.
— Слушаюсь.
Офицеры разошлись. Утром Ерицяну никуда ехать не пришлось, отпала необходимость, но об этом потом.
В тот же день старший лейтенант Щелков случайно услышал разговор двух солдат-пограничников. Один из них был тот самый Лукьянов, о котором говорил лейтенант Ерицян, другой — новичок Косточкин. Щелков на минутку присел на кучу бревен, завезенных недавно для постройки нового помещения кухни. С другой стороны разместились не заметившие его Лукьянов и Косточкин, только что вернувшиеся из наряда с границы. Солдаты закуривали.
— Возьми, — послышался голос Косточкина.
— Что у тебя? А, «Беломор»! Нет, это нам не подойдет. Я уважаю махорочку.
— Ну, как знаешь…
После короткого молчания Лукьянов сказал:
— Я, брат, замечаю, задумчив ты шибко… Отчего бы это, а? — он хрипло рассмеялся. — Небось о крале своей думаешь, скучаешь, не отвык еще?
— Ага, скучаю, — простодушно признался Косточкин.
— Я же сразу обнаружил в тебе мужскую слабость, — Лукьянов наконец раскурил свою самокрутку, до старшего лейтенанта донесся едкий запах махорки. — Нас не проведешь, сами были молодыми. Так как ее величать-то?
— Надя, — не очень охотно буркнул Косточкин.
— Надежда, значит. Что ж, подходящее имя. Символ, так сказать. Только это смотря на что будешь надеяться.
— На счастье, — тихо сказал Косточкин.
— А ты знаешь, какое оно бывает — счастье-то? — насмешливо осведомился Лукьянов. — Дурак ты, брат, вот что я скажу тебе откровенно. Счастье свое ты в деревне оставил, и станет оно тебя дожидаться или в другие руки уплывет — неизвестно.
— Ну, это ты, Лукьянов, брось. Моя Надя…
— В том-то и дело — не твоя она, а своя собственная, — рассмеялся Лукьянов. —
— Очень.
— Ну и, значит, много не пройдет, чья-нибудь окажется, такой в девках ходить природой не дозволено, это уж точно. Промашку ты, брат, дал. Тебе надо было окрутить ее допрежь отъезда на заставу.
— Я и хотел жениться, да она такое условие поставила…
— Отслужишь, мол, и тогда… Годика через три-четыре? — ехидно перебил Лукьянов. — Знаем мы эти штучки!
Новичок упрямо произнес:
— Авось и раньше поженимся. Это уж теперь от меня зависит. По условию, выходит, не я ее, а она меня ждет.
— Брось голову морочить, — презрительно сказал Лукьянов. — Проморгал девку, вот и ищешь лазейку.
Косточкин пропустил насмешку мимо ушей.
— Скажи, Борис, — послышался его голос — если, к примеру, задержишь нарушителя, начальник на побывку домой отпустит?
— Обязательно, такой порядок на всех заставах.
— Ну вот, когда поеду по литеру на десять суток, тогда и женюсь, — облегченно вздохнул Косточкин.
— Суду все ясно! — Лукьянов расхохотался. — Значи-ца, так: поймаешь шпиона или там диверсанта, тогда и в загс?
— Точно, — подтвердил новичок.
Задыхаясь от смеха, Лукьянов сказал:
— Ну и простак же ты, Косточкин, как я погляжу. Обвела она тебя, брат, вокруг пальца. Хитра!
— Ты меня не обижай… — угрюмо попросил новичок. — И о ней такое зря болтаешь.
— А ты, брат, на меня не обижайся, — серьезно произнес Лукьянов. — Сначала-то я думал: умный ты. Выходит, ошибся, — он с сожалением прищелкнул языком. — Не женишься ты на своей Наде, факт.
— Ну, ну, высказывайся, — с досадой усмехнулся Косточкин. — Не напрасно, видать, тебя в стенгазете прорабатывают.
— Ну уж и рассердился, вот чудак! — с притворной кротостью проворчал Лукьянов. — В стенгазете все ефрейтор Горюнов… Невзлюбил он меня, ну и придирается, а нам с ним до демобилизации-то недели три осталось.
— За что же он тебя невзлюбил? — недоверчиво спросил Косточкин.
— А за самостоятельность. Я, брат, никому не позволю себе на ногу наступить. И учить меня нечего, я тут, на границе, пуд соли съел, каждый камешек знаю на десять километров кругом. Прослужишь с мое — тогда поймешь, что к чему. Ты спроси того же ефрейтора Горюнова, задержал он за три года службы хоть одного завалящего нарушителя? Нет, не задержал.
Косточкин с неожиданно возникшей в нем тревогой спросил:
— Это почему же так получается?
— Не идут шпионы через участок нашей заставы.
— Что ж так, местность, что ли, неподходящая?
— Почему неподходящая? Местность как местность. Смотря на чей вкус: иные пробираются через границу равниной, там сподручнее, сады и виноградники у самой линии границы, рукой подать… Окромя того каналы оросительные, опять же кусты, заросли разные, а у нас тут…
Косточкин задумчиво протянул: