Опасные тропы

Цацулин Иван Константинович

— Да, да, конечно, — согласился Щелков. — Только присматривать за этим человеком следует.

— Присматриваем, — заверил Ерицян, улыбнувшись. — Только ничего подозрительного не заметили. Племянник старика Исмаила — его зовут Энвер — близко к границе не подходит, бродит возле кочевки, любит ходить гулять к озеру.

— В наш тыл… — у Щелкова поднялись брови. — Он что же, рыбной ловлей занимается, что ли?

— Да нет, просто так. Старик справку мне показывал, а в ней врачи пишут, что больному Энверу Газиеву необходим свежий

горный воздух, — легкие у него слабые, к туберкулезу предрасположен человек. Вот он и дышит нашим горным воздухом.

— А что ж он к нам на заставу не пришел? — недоверчиво спросил Щелков.

— Я попытался выяснить это у старика. Говорит, сам не знает, возможно, боится, как бы чего не подумали, все-таки граница, а может, стесняется.

— Стесняется… — Щелков строго сдвинул брови. — Не постеснялся с Крайнего Севера аж на самую границу пожаловать!

Ерицян горячо сказал:

— Я запрашивал… с места работы ответили, что инженер-геолог Энвер Газиев действительно выехал в отпуск, а вот куда — не сообщили.

— А не рано ли вы, товарищ лейтенант, успокоились? Надо проверить более основательно. Утром поедете в район, свяжетесь с отделом государственной безопасности.

— Слушаюсь.

Офицеры разошлись. Утром Ерицяну никуда ехать не пришлось, отпала необходимость, но об этом потом.

В тот же день старший лейтенант Щелков случайно услышал разговор двух солдат-пограничников. Один из них был тот самый Лукьянов, о котором говорил лейтенант Ерицян, другой — новичок Косточкин. Щелков на минутку присел на кучу бревен, завезенных недавно для постройки нового помещения кухни. С другой стороны разместились не заметившие его Лукьянов и Косточкин, только что вернувшиеся из наряда с границы. Солдаты закуривали.

— Возьми, — послышался голос Косточкина.

— Что у тебя? А, «Беломор»! Нет, это нам не подойдет. Я уважаю махорочку.

— Ну, как знаешь…

После короткого молчания Лукьянов сказал:

— Я, брат, замечаю, задумчив ты шибко… Отчего бы это, а? — он хрипло рассмеялся. — Небось о крале своей думаешь, скучаешь, не отвык еще?

— Ага, скучаю, — простодушно признался Косточкин.

— Я же сразу обнаружил в тебе мужскую слабость, — Лукьянов наконец раскурил свою самокрутку, до старшего лейтенанта донесся едкий запах махорки. — Нас не проведешь, сами были молодыми. Так как ее величать-то?

— Надя, — не очень охотно буркнул Косточкин.

— Надежда, значит. Что ж, подходящее имя. Символ, так сказать. Только это смотря на что будешь надеяться.

— На счастье, — тихо сказал Косточкин.

— А ты знаешь, какое оно бывает — счастье-то? — насмешливо осведомился Лукьянов. — Дурак ты, брат, вот что я скажу тебе откровенно. Счастье свое ты в деревне оставил, и станет оно тебя дожидаться или в другие руки уплывет — неизвестно.

— Ну, это ты, Лукьянов, брось. Моя Надя…

— В том-то и дело — не твоя она, а своя собственная, — рассмеялся Лукьянов. —

Красивая, поди?

— Очень.

— Ну и, значит, много не пройдет, чья-нибудь окажется, такой в девках ходить природой не дозволено, это уж точно. Промашку ты, брат, дал. Тебе надо было окрутить ее допрежь отъезда на заставу.

— Я и хотел жениться, да она такое условие поставила…

— Отслужишь, мол, и тогда… Годика через три-четыре? — ехидно перебил Лукьянов. — Знаем мы эти штучки!

Новичок упрямо произнес:

— Авось и раньше поженимся. Это уж теперь от меня зависит. По условию, выходит, не я ее, а она меня ждет.

— Брось голову морочить, — презрительно сказал Лукьянов. — Проморгал девку, вот и ищешь лазейку.

Косточкин пропустил насмешку мимо ушей.

— Скажи, Борис, — послышался его голос — если, к примеру, задержишь нарушителя, начальник на побывку домой отпустит?

— Обязательно, такой порядок на всех заставах.

— Ну вот, когда поеду по литеру на десять суток, тогда и женюсь, — облегченно вздохнул Косточкин.

— Суду все ясно! — Лукьянов расхохотался. — Значи-ца, так: поймаешь шпиона или там диверсанта, тогда и в загс?

— Точно, — подтвердил новичок.

Задыхаясь от смеха, Лукьянов сказал:

— Ну и простак же ты, Косточкин, как я погляжу. Обвела она тебя, брат, вокруг пальца. Хитра!

— Ты меня не обижай… — угрюмо попросил новичок. — И о ней такое зря болтаешь.

— А ты, брат, на меня не обижайся, — серьезно произнес Лукьянов. — Сначала-то я думал: умный ты. Выходит, ошибся, — он с сожалением прищелкнул языком. — Не женишься ты на своей Наде, факт.

— Ну, ну, высказывайся, — с досадой усмехнулся Косточкин. — Не напрасно, видать, тебя в стенгазете прорабатывают.

— Ну уж и рассердился, вот чудак! — с притворной кротостью проворчал Лукьянов. — В стенгазете все ефрейтор Горюнов… Невзлюбил он меня, ну и придирается, а нам с ним до демобилизации-то недели три осталось.

— За что же он тебя невзлюбил? — недоверчиво спросил Косточкин.

— А за самостоятельность. Я, брат, никому не позволю себе на ногу наступить. И учить меня нечего, я тут, на границе, пуд соли съел, каждый камешек знаю на десять километров кругом. Прослужишь с мое — тогда поймешь, что к чему. Ты спроси того же ефрейтора Горюнова, задержал он за три года службы хоть одного завалящего нарушителя? Нет, не задержал.

Косточкин с неожиданно возникшей в нем тревогой спросил:

— Это почему же так получается?

— Не идут шпионы через участок нашей заставы.

— Что ж так, местность, что ли, неподходящая?

— Почему неподходящая? Местность как местность. Смотря на чей вкус: иные пробираются через границу равниной, там сподручнее, сады и виноградники у самой линии границы, рукой подать… Окромя того каналы оросительные, опять же кусты, заросли разные, а у нас тут…

Косточкин задумчиво протянул: