Опасные виражи
Шрифт:
– Вы очень мрачный человек! – Фиорентина убеждённо взмахнула рукой. – Послушав ваши рассуждения, у меня пропало всякое желание жить!
– Он сказал правду, – Обратился к ней Просперо. – Правда не нравится никому и её не принято говорить.
– Почему же он делает то, что не принято? – с интересом спросила Клаудия, которой Филиус, несмотря на его не нравящиеся ей рассуждения, нравился всё больше. – Потому что ему нравится говорить правду или потому что не нравится вести себя так, как принято?
– Я такой, какой я есть и мне неважно, что обо мне говорят или думают другие, – Филиус презрительно
– С такими мыслями нелегко жить, – заметил Просперо. – Вам, наверное, очень одиноко, не так ли?
– Я чувствую космическое одиночество или пустоту, что для меня одно и то же. Космическая пустота бесконечна и эту бесконечность я ношу в себе. Это делает меня бесконечным, но, к сожалению, не вечным. К счастью, моя пустота не заставлена материальным хламом и свободна от товарно-денежных отношений, которым подвержены обитатели земного мира, поэтому моё одиночество лёгкое, и я бы сравнил его с состоянием полёта птицы в неизвестном направлении, причём птицей и небесами я являлся бы одновременно.
– Но, вы же находитесь среди людей, – возразила Клаудия, не сводя с Филиуса восхищённого взгляда. – Вы также едите, пьёте, вступаете в социальные отношения и развлекаетесь для того, чтобы отвлечься от дел, вызывающих усталость и напряжение. Не можете же вы всё время находиться в комнате и, не выходя на улицу, витать в заоблачных высях?
– К сожалению, не могу, – Филиус грустно улыбнулся. – Но поскольку я ненавижу весь мир и всё, что в нём находится, все внешние действия я совершаю автоматически, не думая о них и не придавая им значения. Целый день, начиная с утра, я жду, когда день закончится и, закрывая глаза с мыслью о том, чтобы новый день не начинался. Но он, к несчастью, начинается и, чтобы сбежать от всего, чем он заставлен, я философствую или, по выражению Монтеня, учусь умирать. По его мнению, учиться умирать, значит учиться быть свободным, а учиться жить, значит, учиться философствовать. Я стремлюсь быть просто живым и свободным. Кстати, Иисус тоже говорил о том, что пришёл научить людей быть свободными. Но они не вняли Его призыву. Образовав огромные толпы, они предпочли остаться зависимыми. А я захотел быть свободным и остался одиноким. И такое одиночество, как ни странно для многих, вызывает во мне радость, потому что делает меня существом самостоятельным и самодостаточным.
– Это удел немногих, – Фиорентина выпила вина и съела ломтик бисквита. – В какой-то степени вам можно позавидовать. У вас, вероятно, есть дар отрешённости?
– У меня есть способность не обращать внимания на то, что видят глаза и слышат уши. Если же я обращаю внимание на что-то, то не придаю этому значения и потом забываю об этом, – Филиус отодвинул пустой бокал и поблагодарил хозяев за гостеприимный приём.
– Вы уже собираетесь уходить? – спросила Клаудия, мысленно пожелав, чтобы Филиус остался.
– Мне кажется, что я засиделся. Мои ноги требуют движения, и им хочется пройтись. Встав из-за
– Вы не подскажете, как избавится от скуки? – спросила Клаудия, чтобы его задержать. – В последнее время меня стала одолевать скука. Я пытаюсь заглушить её рисованием, вязанием, вышиванием, но она всё равно проявляется и словно чёрная жирная муха, умеющая говорить, твердит о том, что я каждый день делаю одно и то же, и что весь мир, несмотря на всё его разнообразие, выглядит одинаково.
– От скуки, к сожалению, избавиться невозможно, – огорченно сказал Филиус. – Мне самому каждый день бывает скучно. Чтобы не думать об однообразии жизни и одинаковом мире, я создаю в своём воображении цветные картины, на которых изображены море, скалы и лесные пейзажи. Иногда что-нибудь читаю или гуляю по пустынным парковым аллеям. И, конечно, с радостью засыпаю, желая увидеть удивительный сон.
– Сон иногда бывает таким чудесным, что не хочется просыпаться, – разочарованно сказала Фиорентина, выйдя в прихожую. – Я однажды во сне шла по морю и слышала музыку. Хотелось вечно идти в розовую даль и слушать переливающиеся звуки. Утром я очень жалела, что не осталась в этом сне навсегда.
– Да, – со вздохом сказал Филиус. – Возвращаться из цветных снов, во время которых не чувствуешь своего тела и перемещаться в необъятном пространстве со скоростью мысли, в серую реальность не очень, а иногда даже очень неприятно. Мы находимся далеко не в лучшем мире, и жизнь в нём устроена малоприятным, если не худшим образом.
– Жизнь с миром совсем не отождествляется, – сказал Просперо, выйдя в прихожую, – Жизнь – это что-то чистое, лёгкое, прозрачное, светлое, умиротворённое и не имеющее конца. А мир – это грязное, тяжёлое, мутное, бренное и смертное.
– Да, – Филиус снова вздохнул. – Жизнь – это цветок, а мир – это здание. Бог создал жизнь в виде света, воздуха и природы, а люди, превратив плоды своих мыслей и идей в изделия своих рук, создали мир. На Клаудию эта мысль произвела большое впечатление, но ещё большее впечатление на неё произвёл сам Филиус. Она сказала ему об этом, и он перед уходом подумал о том, что она не отказалась бы с ним встретиться. Когда её родители вышли из прихожей, он, желая проверить свою мысль, назначил ей свидание. Она с радостью сказала, что придёт, и он ушёл с мыслью о том, что скоро в его жизни начнётся новый этап, связанный с познанием падшей половины человеческого рода.
9
Над улицей Риальто возвышалась старая каменная башня, украшенная старинными деревянными часами. На этой же улице зеленел липовый сад, предназначенный для отдыха и созерцания красоты. Вечером город утонул в сумраке, и только огоньки фонарей, освещавшие дороги, помогали редким пешеходам не сбиться с пути. Машин почти не было, и лишь изредка доносившееся шуршание шин нарушало воцарившуюся в городе тишину.
Придя к старой башне ровно в семь, Филиус осмотрелся по сторонам и через десять минут увидел Клаудию, направлявшуюся к нему. Её каштановые волосы были распущены, симпатичное, с карими глазами и тонкими губами, лицо выглядело немного озабоченным, красивые ноги шли быстрыми шагом. Её стройная фигура была облачена в тёмное платье, придававшее ей немного старомодный вид.