Опекун для юной девы
Шрифт:
— Я мог измениться.
— Мог. Но не изменился.
— Ладно, малыш, — Ксан тяжело опускает руку ему на плечо. — За твою в меня светлую веру, — притягивает его к себе чуть ближе, трется виском о висок. Отстраняется. — Хорошо. Разумеется, мы все сделаем правильно. Но риск есть всегда, и предупредить я был должен. Так что, кроха, ты все еще хочешь писать письмо?
Она испытующе смотрит на одного, на другого. Они действительно готовы рискнуть, из-за нее? Вернее, Аршез — из-за нее, а Александр — из-за Аршеза… А она — из-за мамы. А мама? Если она получит письмо, и на радостях начнет показывать
— Мне, наверное, стоит написать в письме, чтоб мама никому о нем не говорила, потому что иначе здесь об этом узнают, и у нас у всех будут неприятности?
— Нет, Анют, такого писать как раз не надо, — качает головой шпион неведомой расы. — Об этом я расскажу твоей маме сам. Поверь, слова я найти сумею. От тебя требуется другое. Во-первых, написать так, чтоб мама поверила, что письмо от тебя. Во-вторых, так, чтоб это не было письмо «из-за Темных гор»… Просто письмо от дочки маме из одного города в другой, — пояснил он, видя Анино недоумение. — Чтобы где бы его ни прочли посторонние — по эту сторону гор или по ту — не создавалось впечатления, что отправитель и адресат разделены непреодолимой границей. Или что в письме содержится хоть какая-то запретная информация.
Аня задумалась. Чтобы мама поверила… Почерк можно подделать. Или не признать. Какие-то особые «тайные» слова у них в ходу не были, «домашние клички» — тоже. Это вон подруга Юлька всю жизнь звала свою маму «мусечкой», а та ее в ответ — «карапузиком». Они же всегда были друг для друга просто мамой и Аней. Ну, мамочкой и Анечкой в особо чувствительные моменты. Не велика шифровка. Что там еще полагается в таких случаях? Упомянуть о чем-то, известном лишь настоящей Ане? О чем? В голову решительно ничего не лезло.
— Погоди, а фотографию? — осенило девочку. — Я же могу послать фотографию? И изображена буду я, и почерк, и… я у нее свой кулон попрошу, мне бабушка дарила, она знает…
— Кулон просить не стоит, это — материальная ценность, так меня за мошенника примут, который на горе пытается подзаработать, — качает головой Ксандар. — Но мысль хорошая, что-то же я должен тебе привезти, чтоб подтвердить, что доставка состоялась. Вот только не ценное, простое. А фотографию — неплохо бы, но мы уже не успеем ее сделать, я улетаю прямо сейчас.
— Кулон не ценный, — отмахивается девочка. — Там оправа из дешевого металла, да стеклышки крашеные, и то одна часть выпала, у другой краска облезла. Мама его вообще выкидывать много раз собиралась, я не давала… А фотографии у нас есть, — Аня радостно дергает на себя ящик стола, выхватывая оттуда пачку фотографий прежде, чем Аршез успевает ее остановить. — Вот, тут можно выбрать.
— Я сам, — Ар все же перехватывает у нее пачку, — выберу.
— Не, Арик, ты не атлант, — усмехается на это Ксандар.
— А кто? — тут же заинтересовывается Аня.
— Дракон, не видишь, что ли? — продолжает насмешничать Ксан. — Вон как над сокровищем чахнет.
Аршез лишь фыркает, перебирая снимки, мучительно
— Садись пока письмо сочинять, он еще полчаса будет от жадности давиться, — Ксандар пододвинул девочке стул. — Аршез, кончай драконить, дай Ане бумагу с ручкой.
— А, может, лучше прямо на обороте фотографии написать?
— Такое короткое письмо? Ань, оно одно единственное будет, почтальоном я работать не стану. Да и потом, фотографию можно родным и знакомым показывать, в рамочку ставить, а письмо — это личное, зачем совмещать?
Она кивает, соглашаясь с Ксандаром.
— И учти, — добавляет он. — Все, что ты напишешь, я буду сейчас читать и редактировать. Приму от тебя только тот вариант, который меня устроит. Так что готовься переписывать все несколько раз и даже не мечтай о тайне личной переписки.
— Конечно. Ты не думай, я все понимаю, — она придвигает к себе лист бумаги, поданный ей Аршезом, берет в руки ручку, решительно выводит первые слова. — Ксандар! — зовет, оторвавшись от письма.
— Что, малышка?
— Спасибо тебе.
— Это Арику.
— Ему — само собой. Но без тебя он бы не смог мне помочь. При всем желании. Спасибо.
— Не за что, кроха. Живи. И не плачь по ночам, — он улыбается чуть печально, глядя на нее сверху вниз. — И погладил бы тебя по головке, да твой дракончик мне за это руку отгрызет.
— Отгрызет, не сомневайся, — кивает Ар, все еще решающий проблему выбора фотографии.
— А кто мне говорил, что у вас прикосновения — едва ли не основа культуры? — недоуменно оборачивается к нему Аня.
— У нас — да. А ты — человек. Да и он привык годами человеком притворяться. Так что основы нашей культуры пусть на особях нашей культуры и практикует, — невозмутимо отзывается Аршез. — Ты пиши, Анют. Ксану скоро лететь надо, нехорошо, если он задержится.
Она писала. Ксандар перечитывал. Зачеркивал. Исправлял. Предлагал другие обороты, менял акценты. Она переписывала, стараясь выражать его мысли своими словами. Он вновь перечитывал и исправлял. Письмо в итоге получилось каким-то рваным, дерганным, путанным. На взгляд Ани, информации не несло вообще. Кроме, разве что, первой фразы: «Мама, я жива!» Но Ксандар был согласен передать лишь такое, и Аня была ему благодарна за то, что хоть такое соглашался. Все остальное он обещал объяснить на словах. И про Аню, и про то, чего не стоит делать после получения ее послания.
От фотографии, все же выданной Аршезом после долгих раздумий, оторвали уголок с названием города и датой. Ксандар сложил все вместе, сунул в нагрудный карман и, простившись, улетел, пообещав дать о себе знать не раньше, чем через пару месяцев.
Они остались.
— Довольна? — притянул ее к себе Аршез.
— Да, — она не вырывалась. Обняла его в ответ, прижалась, наслаждаясь его теплом, его силой, проходящей сейчас сквозь нее мириадами крохотных звездочек, даря почти что блаженство. Вот так просто: только обнимать, прижиматься к нему — уже блаженство. — Спасибо тебе! Ты — самый лучший! Волшебный! Сказочный!