Операция Наследник, или К месту службы в кандалах

Чернов Светозар

— Канэшна, — робко ответил татарин, подвигая корзину с апельсинами к себе поближе. — Можит, нужна?

Артемий Иванович кивнул головой и это движение вывело его из неустойчивого равновесия. Севастополь со своими храмами, пристанями, бухтами и кораблями вдруг кувырнулся и навалил татарина вместе с его корзиной прямо на Владимирова. Артемий Иванович издал страшный рев, так что даже собаки, мирно спавшие между колоннами, повскакивали и бросились наутек. Апельсины раскатились по пристани и мальчишки, прежде мирно удившие

рыбу, бросились подбирать те, что укатились дальше всего от хозяина. Только один из мальчишек, свалившийся от крика Артемия Ивановича с пристани в воду, не присоединился к своим приятелям. Он выбрался на причал и, мокрый и дрожащий, встал рядом с татарином и с благоговейным ужасом глядел на Владимирова, барахтавшегося среди фруктов.

— Татарин? — спросил Артемий Иванович у торговца, с трудом вылезая из сломанной корзины и поднимаясь с четверенек посреди давленных апельсинов.

— Разумейся, — ответил татарин, ползая на коленях и собирая те апельсины, что не погибли под Артемием Ивановичем и не были украдены мальчишками, — бывает татарин, бывает русский, да?

— А это что за грязные рожи? — Владимиров обратил свой мутноватый взор на стайку мальчишек с самодельными удилищами, которые бросили свое занятие и теперь присоединились к своему искупавшемуся товарищу.

— Это малчик. Они рыбам ловят, да?

— Так, так, так, так… — Артемий Иванович отошел в сторонку и съел апельсин, не счищая с него даже кожуры. Попав в желудок, апельсин пробыл там несколько мгновений и тут же выскочил обратно. Владимиров смущенно затер получившееся безобразие ботинком и поспешно вернулся к торговцу. Ему было ужасно скверно и он с черной завистью взглянул на хозяина корзины, которому было хорошо.

— Послушай, татарин: зачем вы, татарины, водку не пьете? — спросил он.

— Мы ему не пьем, потому нилзя, — пояснил тот, загораживая корзину с уцелевшими апельсинами своим телом.

— Вздор, вздор, — загорячился Артемий Иванович. — Это вы, наверное, Корана не поняли как следует… Давай сюда Коран, я тебе покажу место, где можно пить…

Артемий Иванович протянул руку к татарину, но тот, на вставая с корточек, попятился:

— Которы человек пьяны, тот ходит, шатайся, апельсинов давит…

— Вот ты, значит, ничего и не понимаешь… — покровительственно заявил Владимиров. — «Шатается, шатается». Разве я сам шатаюсь? Это водка меня шатает. Я тут ни при чем.

— Сё равно. Идот, упадот — кричит, как осел, собакам пугает, рази можно?

— А ежели весело, так почему же не упасть?

— Которы падат себе дома — так, канэшна, дествительна, ничего; а которы пьяный падат, апелсин давит, так хозяин даже обижается, да?

— Послушай, татарин, татарин! Так наплевать же на хозяина? Понимаешь? Лишь бы мне было весело, а тебе, если не нравится, — тоже пей.

— Ему, который што — пьяный, упал посреди улиса, лежать в апелсин, спит, как мортвый,

а ему обокрасть можно, да?

— Чушь это. Слышишь, татарин?! Бредятина! Если человек уже сваливши, — его уже нельзя обокрасть!

— Что такой — нелзя? Он гаворит — нелзя. Почему, которы падлец, вор, так он возьмет да обокрал, да?

— Да как же его обокрадут, чурбан ты татарский, ежели, когда он сваливши — так уже, значит, все пропито.

— Сё равно. Началство, которы где человек служит да скажет ему: «Почему, пьяный рожа, пришел? Пошел вон!»

Артемий Иванович скорчил презрительную мину.

— Мальчик, вот ты, мокрый, — позвал он. — Поди сюда. Да не бойся, я тебя не укушу. Как тебя зовут?

— Аркаша, — застенчиво ответил мальчишка, скромно выйдя на шаг из толпы сверстников.

— Твой папаша кем работает?

— Он лавку держит. «Галантерейные товары от Тимофея Аверченко».

— Спроси у него: можно ли пить при начальстве. И он тебе скажет, что можно и даже нужно. Потому как начальство тебя должно уважать. А ежели оно не уважает, то и трезвому скажет: «Почему, трезвая рожа, пришел. Пошел вон!» А коли уважает, то и за пьяным поухаживает. Купание, пикники, женщины. А то еще перстень наградной поднесет или часы.

— Нилзя пить, — упрямо сказал татарин, хотя аргументы, приведенные Владимировым, убедили даже девятилетнего Аркашу.

— Да почему? — воскликнул Артемий Иванович. — Господи Боже ты мой, ну почему?!

— Ему… — промямлил татарин, тщетно подыскивая ответ, и вдруг скуластое лицо его просветлело. — Канэшна — диствителна разумейся — водка очин горкий.

— Ничего это не разумеется. Правда, Аркаша? Ты, татарин, сладкую пей, ежели горькая не лезет.

— Скажи, пажалста, гасподын, — не сдавался татарин. — Почему мине пить, если не хочется, да?

— Как так не хочется? — изумился Владимиров подобной дикости. — Как так может не хотеться? А ты знаешь, как русский человек через «не хочу» пьет? Сначала действительно трудно, а потом разопьешься — и ничего.

— Ты мени, гаспадын, скажи па совести, как лучше здоровье — человек, которы пьет или которы не пьет — да?

Артемий Иванович посмотрел на татарина с его здоровым румянцем на щеках и прислушался к своему организму. Внутренний тошнотный голос подсказывал Владимирову, что татарин был прав.

— Но только… что ж делать? — развел Артемий Иванович руками. — Тут уж ничего не поделаешь… Вот так всегда, Аркаша… Не найти правды русскому человеку.

Владимиров полез в карман, достал портсигар и с наслаждением закурил сигаретку. Омерзительные ощущения у него в животе постепенно отступали, и жизнь кругом с каждой затяжкой начинала казаться Артемию Ивановичу все лучше и лучше. И тут он вспомнил, ради чего он проделал опасный морской путь ночью по неспокойному морю и с какой целью приехал из Одессы в Севастополь.