Операция «Пальма-два», или Большое Плавание Рыбаков
Шрифт:
Егорыч сидел, зажатый с одной стороны телерепортером, а с другой – коллегой из информационного агентства. Все были в предвкушении Парижа, удобного отеля и дармовой выпивки на посольском приеме. Начали уже здесь, за свой счет, то есть припасенным в дорогу заранее.
– Где только ни бывал – в Берлине, в Бонне, в Вене, в Риме, в Лондоне… А в Париже, мать его, ни разу! – кричал Егорыч в никуда, потому что вокруг уже никто никого не слушал, а каждый нес веселую околесицу о себе, о своей тяжелой журналистской доле, о начальстве, женах и подругах. – В Берлине, в нашем, – пять лет, – загибал Егорыч пальцы, – в Бонне – два
Егорыч многозначительно блеснул на коллег глазами. Кто-то из них, икнув, сунул ему в руку пластиковый стаканчик с коньяком:
– Пей, герой! Французский, качественный.
– Качественный можно! – согласился Егорыч и разом опрокинул содержимое в глотку.
Вздрогнул и покраснел. Качественный коньяк запросился назад. Но по всему было видно, что Егорыч имел опыт в его поглощении. Поэтому преодолел приступ тошноты и с облегчением развалился в кресле.
– Париж… – мечтательно произнес он. – Никогда не бывал! А ведь многое связывает. Можно сказать, жизнь началась с Парижа. Моя жизнь, братцы, с него, с Парижа, и началась!
Его никто не слушал, но Егорычу это было безразлично. Он зажмурился, силясь вспомнить что-то из своего «парижского» прошлого, но вдруг провалился в сладкие дремотные глубины, оповестив об этом ближайших соседей мощным раскатистым храпом.
Самолет мазнул колесами шасси по посадочной полосе, и все разом очнулись. В салоне стоял тяжелый перегарный дух. Голову ломило, глаза слезились от сигаретного дыма и усталости, лица побледнели.
Кто-то из президентской администрации собрал паспорта и унес их. Трап подали быстро, без проволочек. Человек с паспортами сбежал вниз и, сопровождаемый учтивым французским полицейским, пошел в сторону аэровокзала. Тем временем журналисты, охрана и чиновники уже стояли возле трапа, прижимая к себе сумки, камеры, штативы и прочую поклажу.
Подогнали автобус, на стекле которого было начертано: «Пресса». Быстро погрузились и поехали.
Замелькали забитые машинами и мотоциклами дороги, эстакады, тоннели, улицы, переулки и шумные площади с круговым движением. За широкими окнами автобуса вечной жизнью жили старые дворцы, большие и малые мосты, дома с ажурными балкончиками и беззаботные кафе-шантаны на бульварах. Растопырив железные ноги, с прежним упрямством стояла Эйфелева башня, несуразная верзила, пережившая и того, кто ее придумал и собрал, и тех, кого бесила ее скелетированная худоба. Кто-то крикнул: «Елисейские поля», кто-то: «Триумфальная арка». Все узнавали город так, будто росли здесь. Настроение улучшилось. Обнаружился недопитый коньячок, и стало опять легко и весело. Головная боль улеглась, усталая сонливость растворилась в парижском воздухе.
Егорыч вновь заорал:
– Никогда здесь не был! А будто тут и родился! Чертов город! С него вообще все начинается!
– Лишь бы им всё не кончилось, – мрачным пророчеством отметился чей-то нетрезвый голос.
Автобус остановился возле небольшой гостиницы, и журналисты высыпали на мостовую. Они долго толкались около прилавка администратора, волнуясь, как бы при расселении их не обидели неудобством.
Никого не обидели. Все поднялись в номера и вскоре, всполоснув усталые лица, спустились
– Власин! – закричал Егорыч, увидев полковника. – Черт меня подери! Это же Власин! Сашок! Ты чего, не помнишь!? Это ж я, Егорыч!
Власин отшатнулся, внимательно уставился на своего сверстника, от которого несло коньяком и потом, сощурился, припоминая. Вдруг лицо его просветлело, расплылось в улыбке. Он широко раскрыл руки и поймал в объятия маленького щуплого Егорыча.
– Да как же! Егорыч! Брат! Друг! Да как же! Да я ж о тебе все эти годы помнил! Рыбак ты мой золотой! Егорыч!
Сцена вышла трогательная. Все заинтересованно смотрели на двух мужчин и понимающе улыбались. Егорыч вертел головой и приговаривал сквозь слезы:
– Я ж вам всю дорогу, дуракам… С Парижа все начинается! А вы – пей да пей! Не слушаете стариков, сволочи! Вот ведь друг…Сашка. Знаете, кто он?
Тут Власин крепко его тряхнул, отчего Егорыч поперхнулся и с удивлением посмотрел Власину в лицо. Власин натянуто улыбнулся и громко произнес:
– Егорыч хотел сказать, что я буду сопровождать вас во время визита и в меру своих возможностей оказывать помощь. Сейчас все, и дипломаты и сотрудники торгпредства, привлечены к визиту, на помощь, так сказать. Вот я за вами и закреплен. Власин, Александр. Можно без отчества, по-родственному. Ты ведь, Егорыч, это хотел сказать?
Егорыч закивал. Это, мол, и хотел. Чего ж еще хотеть-то! Сопровождающий, визит и все такое… При этом он заговорщицки подмигнул Власину, но тот нахмурился и успокаивающе похлопал Егорыча по плечу.
Егорыч приблизил губы к уху Власина:
– Ты не сомневайся, Сашок! Я ведь тоже… того… Послужил родине, так сказать. Все понимаю, брат!
Власин кивнул и показал всем на дверь:
– Там вас ждет автобус. Возвращаемся в аэропорт. Будем встречать президента и супругу. Попрошу без излишних инициатив и разных глупостей. Телевизионщики и агентства вперед, в первый эшелон, остальные во второй. Поехали, товарищи.
Все высыпали из гостиницы и погрузились в тот же автобус. Начинался государственный визит. Пресса, наподобие волчьей стаи, стерегла свою жертву, окружая ее со всех сторон и хищно скаля зубы.
Глава 3
Егорыч находился в первом эшелоне, потому что он как раз и был тем самым «агентством», а точнее, одним из них. В руках держал диктофон «Соня», блокнот и ручку. Дело одновременно простое и сложное. Надо успеть все записать, не упустив ни слова, а потом быстро свести в небольшой текст, добежать до телефона и надиктовать московской машинистке. Опоздаешь или перепутаешь что-нибудь – никуда больше не пошлют.
Егорыч волновался, краснел и потел. Он то и делозатравленно поглядывал на дверь в ожидании появления президентов с супругами. Телевизионщики мешали, толкаясь и просовывая вперед микрофоны на длинных «удочках»-штангах. Кое-кто выходил вперед с белым листочком, замирал перед камерой и командовал оператору: «Проверь баланс». Потом громко считал, а оператор вслушивался в звук, сверяясь с приборами на камере. Включили свет, яркий, желтый. Телевизионщики вновь засуетились, в последний раз проверяя камеры.