Ophiocordyceps unilateralis

Жо Сергей

Небольшая нервозность, а, скорее, обеспокоенность взыграла внутри, и его лежачее положение стало невыносимо неудобным, даже дискомфортным. Присев на край кровати, он на несколько секунд замер, пытаясь понять, ушла ли боль. И, действительно, на несколько секунд она ушла, но затем сразу же вернулась. Накатила с прежней силой и напором. Отыскав ногами знакомые тапки, писатель направился в ванную комнату. По пути бросил несколько взглядов на свои волосатые ноги в этих знакомых тапках и, несмотря на боль в голове, усмехнулся.

Ее ванная пахла ландышем. А ландыш пах весной. А весна пахла детством. Потому в ее ванной комнате он всегда вспоминал свои летучие беззаботные детские годы. Тогда еще мир был удивительно прекрасен и прост. Когда в детстве ему болела голова, то бабушка... Хотя, когда в детстве ему болела голова? В его маленьком тельце никакая боль поместиться не могла. Зато прекрасно себя чувствовала сейчас, никак не оставляя в покое. Кое-что из лекарств

Катя хранила в ящике над умывальником. Даже в этом писатель почувствовал какую-то дань моде или (ее любимое слово) тренд. Евростандарты, евроремонты, еврожизнь. Раньше дома подобные вещи хранились в верхней секции шкафа в коробке из-под обуви, а что-то за соблюдением условий хранения - в холодильнике. Теперь приезжая традиция переместила все в ванную комнату, разложила по мензуркам на полках специально отведенного ящика, на дверцу которого прицепила зеркало. Чтобы с утра в своем отражении каждый мог определить то, что нужно принять, дабы вечером там снова появиться. Наверное, так стало удобнее. Но, что удобно Иванову, не всегда идет Петрову...

Как на зло, аспирин закончился. Пошарив с полки на полку, он только стал еще больше раздражен, и головная боль снова усилилась странной пульсацией. Вспомнив, как однажды он помогал Кате избавиться от излишков потребленного алкоголя, держа ее за волосы и считая колебания волн в ее желудке, писатель припомнил и тот факт, что рядом с полотенцами в ящике под умывальником видел небольшую аптечку. Спустившись пониже одним коленом, он почти с головой пролез на нужную полку. Среди вороха какой-то старой ветоши в самом дальнем углу нащупал шершавую коробку с крестиком на крышке. Знакомое название на упаковке отразилось привкусом удачной находки. А горечь самой таблетки этой находке придала еще и долгожданное спасительное облегчение. Едва он хотел вернуть упаковку с обезболивающим на место, как в той же аптечке под плотным настом активированного угля заметил кончик белой трубки, безошибочно угадываемый даже столь неотесанным в подобных делах мужчиной.

Это был тест на беременность. Уже использованный. Положительный. Или, уже положительно использованный. Головная боль тут же исчезла. То ли подействовало лекарство, то ли она поняла, что сейчас не до нее. Тем более, возможность вернуться с двойной силой была заманчива. Он покрутил этот тест в руках, как какой-то термометр с невиданной до селе температурой, сообщавшей своему обладателю о совершенно важных изменениях. Самочувствия, окружающей среды, взаимоотношений. И в данной ситуации совершенно очевидными казались лишь два обстоятельства. То, что тест на беременность не его, а Кати, и то, что плюс на этом тесте изменит всю его жизнь. В какую сторону? Это уже было третье обстоятельство.

Так, зачарованно остолбенев, он переместился на кухню. Налил себе холодный кофе, перемешал его и только потом заметил, что вместо ложечки использовал тот самый тест. Жутко испугался, будто не просто испортил кофе, а словно тем самым прервал беременность. Вскочил из-за стола и уронил чашку на пол. Темная жидкость быстро разбежалась по плитке несколькими лужицами, в итоге благополучно образовав целое озеро. Любуясь результатом своей рассеянности, писатель усмехнулся. Затем едва не рассмеялся, а, в конце концов, обрадовался. И, действительно, почему его радость оказалась такой заторможенной, ведь вероятность того, что он станет отцом, была той радостью, которую ждешь, может, всю жизнь. И случается она всегда неожиданно и всегда приносил большое счастье. Быть может, он просто боялся быть счастливым, боялся бурной реакции на такое счастье, боялся его сглазить. Ведь мы так жаждем счастья, а когда оно приходит, освещает нас своим добрым светом, мы боимся его. Словно, где-то глубоко внутри в подсознании зная, что за любое счастье нужно платить, и что всегда за белой полосой следует черная. Как бы банально это не было. Такое вечное ожидание чего-то плохого, страшного живет в нас вместе с другим глубоким пониманием. Пониманием жизни, как тяжелого пути, где нет правильных или неправильных направлений.

И теперь, стоя посреди кухни и нелепо пялясь в лужу кофе на полу, он совершенно иными чувствами ощущал качество полученных известий. И даже глаза его стали иными. Глаза не сына, а отца. Так, по крайней мере, он сам себе вталкивал, и выступившая на них слезливая завеса стала тому подтверждением. Подобная маленькая слабость, как результат большой радости требовала незамедлительного выхода. Одному с ней совладать было тяжело, а вот разделить с Катей представлялось единственно верным решением. И как-то совершенно невыносимо захотелось ее увидеть, обнять, расцеловать. А все совершенно невыносимые желания исполняются не зависимо от прочих умозаключений. Хотя, и ум уже был затуманен.

Дорога до ее работы заняла около получаса. В пути он миллион раз прокручивал разные варианты их встречи. Ее объяснения - его улыбки, ее слезы - его объятия, ее губы - его губы. И каждый раз все непременно заканчивалось поцелуем. Ему всегда нравилось ее целовать. Как наяву, так и в мечтах. И даже порой

казалось, что и поцелуя для обретения той гармонии, которую он испытывал в ее объятиях, будет вполне достаточно. Словно поцелуй был той последней каплей, которой недоставало, чтобы заполнить все пустоты в его одиноком теле. И теперь все это обретало уже совершенно иной характер. С подобными мыслями он перебежал улицу, не замечая на какой свет, как и не помнил, рассчитался ли с таксистом, а если и рассчитался, то, явно, не в свою пользу. Еще раз удивившись своему необычному состоянию, но уже на тротуаре писатель заметил, что выбежал из дома в ее тапках. В них же он приехал к ней на такси, в них же в такой волнующий момент она его и увидит. Скорее всего, сразу разозлиться, а затем засмеется. Как смеялись некоторые прохожие, обходя стороной подобного чудака, хотя большинству до него не было никакого дела. Да, он и не желал их внимания. В этот момент в этих ее своих тапках он желал лишь раствориться в толпе, стать невидимым или остаться наедине только с ней, чтобы никто своим пошлым смешком не нарушил ту идиллию, которую создало его воображение. Он вспомнил свою историю и пожалел, что его история была такой ненастоящей. Ах, как бы она ему пригодилась. Вот здесь посреди улицы дотронуться до одного, зацепить другого, и, казалось, все мечты сбудутся. Но, вот здесь посреди улицы дотронься он до одного, зацепи другого и, в лучшем случае, покрутят указательным пальцем у виска, а могут и не так понять. Причем, у того, кто не так понял, виновным всегда оказывается тот, кто был не так понят. Не зависимо от качества ума той или другой стороны. И как каждый виновный заслуживает наказания, так и каждый непонятый заслуживает кары. А карать непонятых в человеческой природе, и ничто человеческое человеку не чуждо.

Он и не заметил, как очутился прямо перед ней. Стеклянная прозрачная дверь отъехала в сторону, освободив проход в целый административный комплекс, отдаленно напоминающий улей. И жужжало здесь так же. И работа здесь так же кипела. И только вместо пчел туда-сюда сновал офисный планктон. Конечно, не такой симпатичный, но тоже назойливый. Вот бы превратиться в огромного кита и отобедать. В этом просторном холле проще было потеряться, чем найти нужную дверь. Практически у самого входа располагалась интересная охранная система, включающая в себя не один и даже не два датчика, измеряющих все, что можно измерить: вес, рост, размер заработной платы и количество алкоголя в крови. После подобных измерительных процедур следовало пройти по зеленой стрелке на стеклянном прозрачном полу, которая служила не столько указателем направления, сколько своеобразным металлодетектором.

Писатель вспомнил, как Катя впервые пригласила его в свой офис. Он, конечно, ничего не подозревая, уверено рвался к лифту, проигнорировав всю дороговизну здешних спецэффектов, за что был остановлен угрюмым хамоватым охранником и возвращен на стартовую полосу. Вспомнились смешки незнакомцев, вся неловкость той ситуации и даже тот стыд - неотесанный и гнетущий. А охранник подливал масла в огонь, стараясь как ребенку или совершенно недалекому взрослому объяснить все этапы прохождения этой полосы препятствий. При чем, делал это с таким превосходством и позерством, словно актер в театре. Дурной актер в дурном театре. И писатель отчего-то был совершенно уверен, что и сам охранник лишь недавно разобрался во всех премудростях сложной компьютерной техники, но ничего не доставляет такому человеку большего удовольствия, чем унижение себе подобного на глазах тех, кому он служит. Но на этого неотесанного грубияна ему тогда было плевать. Задела Катя. Он заметил, как ей стало неловко. И она заметила, что он это заметил, потому попыталась сгладить ситуацию нелепой улыбкой, однако вышло еще хуже. Его стыд был более искренен, чем ее неловкость. Словно стыдно ему стало по его человеческой природе, а ей неловко только из-за соучастия. И писатель старался на нее не смотреть, отводил взгляд, даже, когда они уже поднимались в лифте. Оба смущенно молчали, как будто, ничего и не было. Много вещей из ее мира ему были непонятны и неведомы. Он не знал, как есть устрицы, не разбирался в дорогих винах или еще более дорогой живописи. Ей часто приходилось краснеть, а ему еще чаще стараться. Стараться вытравливать из себя себя же. И сам себя, порой, презирая, начал читать книги на подобие тех, где описано, как покорить любое общество или стать душой любой компании. И со временем ему стало нравиться то новое отражение в зеркале, как любому моднику нравиться примерять новый костюм. Со временем все проходит, как проходит и само время.

Он и не заметил, как очутился перед ней. Конечно, не прямо, а чуть в стороне. И это было здорово, что она стояла здесь внизу в холле, ведь в тапках добраться до ее офиса у него не было ни малейшего шанса. А так, она уже была рядом. Была рядом всем своим естеством, красотой и женственностью. Строгий деловой костюм шел ей, как впрочем, к лицу ей были и все остальные обитатели ее огромного гардероба. Волосы ее были аккуратно собраны сзади, и во всей фигуре отмечалась та элегантность, которая свойственная женщинам, уверенным в своих силах и своем будущем.