Опора трона
Шрифт:
Русский равнодушно пожал плечами и шагнул в сторону спуска в подземелье.
Двинулись. Крапива шел спокойно и неторопливо, подсвечивая себя масляным фонарем. За ним гуськом пристроились поляки. Сотню за сотню вооруженных до зубов охотников проглатывал темный зев в руинах кирпичной мануфактуры.
Подземелье за лето проветрилось и подсохло. Раскисшая глина больше не чавкала под ногами. Плесень кое-где сохранилась, но под землей уже не было так мерзко и страшно, как в первый раз, когда Крапива с товарищами разгребал завал. Не вылазка, а приятная
До места, где лаз расширялся до широкого прохода-галереи оставалась не более пяти саженей.
— Скоро, пан, ишо лехше ийтить выйдет, — развернулся Крапива к своему конвоиру.
— Дай-то святый Боже!
— Даст, даст! — кивнул поляку тайник и, не меняясь в лице, воткнул ему в глаз припрятанный кованный гвоздь.
Шляхтич тонко вскрикнул, зашатался. Его крупная фигура на несколько секунд прикрыла Крапиву. Русский ударил с силой фонарем об пол в нужном месте. Вспыхнули проложенные пороховые шнуры, огонек с веселым треском побежал в канальцах под плитами к зарядам взрывчатки.
Крапива бросился вперед, в галерею. Прежде чем в его спину раздались выстрелы, он успел скользнуть в отнорок, где его уже ждали соратники, которым было поручено его подстраховать. Через несколько мгновений в тайном ходе стали раздаваться взрывы. Облако из пыли и частиц земли вылетело в широкий проход. Секретная вылазка завершилась гибелью целого отряда.
Наутро ляхи приступили к сооружению основательного осадного лагеря с частоколом. Захватить Смоленск с наскока у них не вышло.
Безбородко, как выяснилось, обладал тремя изъянами как министр иностранных дел — существенными, но поправимыми. Он не знал придворного этикета, его манеры выдавали в нем провинциала. Владел лишь греческим и латинским, но не столь необходимым для дипломата французским или, на худой конец, немецким. И последнее — он черте как одевался. Потертый длиннополый зеленый сюртук, грязные башмаки с оборванными пряжками, ссунувшиеся чулки — все это плохо соответствовало облику изысканного царедворца, каковым его должны видеть иностранные послы. В то же время Шешковский в своем отчете о наблюдении за врио министра внешних сношений отметил его хорошие аналитические навыки и феноменальную память, способность цитировать прочитанный прежде документ. Документов было много, но Саша в них плавал как рыба в воде.
— Александр Андреевич, ты бы хоть чулки себе новые купил. Я-то ладно, но перед заморскими гостями неловко, — укорил я его, отложив в сторону отчет моего тайника. — Мы же сейчас отправимся послов принимать.
Безбородко, прибывший ко мне на доклад, скривился:
— Дороги нынче мужские чулки шелковые. Раньше стоили три рубля шестьдесят семь копеек, а нынче больше пяти.
— Так на тебе бумазейные.
— Тоже подорожали, — тоном обвинителя отозвался врио министра, тонко намекнув на инфляцию, вызванную смутой.
Вот ведь типичный
— С чем пожаловал?
Саша облегченно перевел дух, обрадованный сменой темы.
— Хотелось бы получить общие указания. Мне нужно нашим послам сообщить задачу, к коей потребно стремиться, и посоветовать, как достичь желаемого. А куда мы ведем государственный корабль? В какую внешнюю гавань его правим, а какой опасаемся?
Пришел мой черед смущаться. Вопрос был, что называется, не в бровь, а в глаз, а ответа на него у меня не было.
— По моему разумению, в скором времени события на мировой арене поскачат галопом. Все будет меняться с такой скоростью, что, как ни готовься, соломки постелить не успеешь.
Безбородко понимающе кивнул:
— То есть союзников мы определить сей секунд не можем и в каждом видим потенциального врага? Немудрено. К столь резкому изменению основ нашего государства Европа не готова. А как же Англия? Она издавно славиться поборницей свобод.
— Англия? А как насчет свобод в американских колониях?
— Ваше величество изволило напомнить мне о бостнском чаепитии и последующем принятии Парламентом «невыносимых законов»?
— Король Георг потеряет колонии в Америке. Не быстро, но потеряет, — приоткрыл я завесу над грядущим своему министру (приставку врио можно, пожалуй, снимать).
— Значит, Лондон из уравнения временно исключается, — понятливо кивнул Безбородко. — Что с остальными первостепенными столицами? С Парижем, Веной и Мадридом?
Для меня было новостью, что из обоймы «великих держав» выпадал Берлин, а Испанию все еще принимают всерьез, но виду я не подал.
— Вена — наша главная головная боль. Париж далеко, а Мадрид и вовсе задворки Европы.
— Понимаю, — протянул Безбородко и сделал для себя какие-то выводы.
— Мы сейчас пойдем принимать послов. Мне нужно что-то сделать? Кого-то выделить? О чем-то переговорить?
— Нет-нет. Простое протокольное событие. Амбассадоры и ambassadress представятся, а для серьезного обмена мнениями нужно назначать партикулярную аудиенцию без особых церемоний.
— Что такое амбассадресс?
— Посольши, супруги послов, — несколько обескураженно пояснил Саша. — Начальник Церемониального департамента должен же был объяснить.
Этот начальник действительно у меня был и все соки из меня выпил, замучив пунктами «Церемониала для чужестранных послов при императорском Всероссийском дворе» 1744 года. Посольши совершенно выпали из моей памяти, после того как мы с этим расфуфыренным господином битый час обсуждали тему целования руки. Он пытался мне втолковать, что обычай сей ввела Екатерина, вкладывая в него иной смысл, чем мужской знак внимания даме. Речь шла о монаршей чести. А я пытался донести до чинуши, что мне такое ни к чему — чай, не Папа и не дон Корлеоне. Последнее имя ввело дипломата в ступор. Пока он пытался сообразить, кого из великих испанцев я имел в виду, сумел его убедить, что целования не будет.