Опознание невозможно
Шрифт:
Вода из раковины на кухне, забитой посудой, тоже не желала стекать, но Болдт не обратил на это внимания. Он уже вышел из дверей и направился в нижнюю часть города, чтобы подготовиться к неприятной встрече с Шосвицем.
Глава тридцать первая
Смерть коллеги-полицейского сродни смерти в собственной семье. В полицейском департаменте Сиэтла смерть на дежурстве случалась настолько редко, что за двадцать четыре года службы Болдт всего лишь трижды бывал на похоронах. Больше напоминающие спектакль, чем собственно похороны, они пробуждали коллективное сознание города. Флаги приспускали, улицы перекрывали, на усеянном мраморными обелисками склоне холма в серое небо устремлялись стволы винтовок, и в леденящий душу унисон звучали выстрелы.
К рассвету следующего дня, после неудачной попытки схватить поджигателя,
Болдт решил не ждать их. Может быть, во всем виноват взгляд, которым Шосвиц наградил его в штабном автобусе перед самым началом операции. Может быть, дело было в спектральном танце Бранслонович среди высоких деревьев или в том, что он всего на несколько секунд опоздал с прибытием на место, где сожгли Бранслонович. В чем бы ни заключалась причина, Болдт чувствовал себя ответственным за ее смерть. Образ ее корчащегося тела, с руками, простертыми в стороны, будто она была распята, стоял у него перед глазами. Не имело значения, закрыты были его глаза или нет, видение преследовало его. Ему оставалось только попытаться жить с ним.
Но самым досадным был тот факт, что у единственного свидетеля, офицера бригады быстрого реагирования по фамилии Робби, была настолько неудачно сломана челюсть, что он не мог разговаривать. Он только нацарапал на листке бумаги, что не смог внимательно разглядеть подозреваемого.
Место преступления в парке притягивало Болдта, как магнитом. Он пролез под полицейской лентой; его никто не видел. Над головой голые ветки деревьев уходили в ярко-оранжевое от красивого рассвета небо, бросая розоватые блики на усыпанную палыми листьями землю. Ели и кедры величественно возносились к небесам. Болдт шагал среди упавших веток, пожухлой травы и кустов, избегая ступать на тропинку, которую несколькими часами ранее протоптали усердные пожарники и патрульные, спешившие на место преступления. Он прокладывал свою собственную тропу, и символическое значение такого поступка не осталось им незамеченным. И хотя члены полицейского управления Сиэтла должны были неизбежно сплотиться после гибели Бранслонович, Болдт был уверен, что его это не коснется. Он чувствовал себя изгоем, эту роль ему уготовил Шосвиц, и теперь ему предстояло пройти через несколько брифингов и допросов. Если его признают «единственным виновным» в «безответственном поведении» при проведении поспешно организованной полевой операции, вполне можно было ожидать, что его переведут в резерв без оплаты или вообще попросят уволиться из полиции. За прошедшие часы Болдт остро осознал, что дни его службы сочтены. Он был старшим по званию полицейским в отделе по расследованию убийств, считался представителем старой гвардии, и, поскольку департамент сейчас предпринимал усилия по обновлению своего имиджа, то Болдт превращался в экземпляр, обреченный на вымирание.
Опаленные деревья торчали, как гнилые зубы. Болдт зашагал по направлению к ним, а глаза его тем временем выискивали в утреннем свете любые следы или улики, которые могли бы свидетельствовать о присутствии человека. Поджигатель побывал здесь, и хотя члены спасательно-аварийных команд затоптали все вокруг, Болдт не исключал возможности того, что какие-то улики случайно остались на месте преступления, как бывало почти всегда.
Обойдя участок несколько раз по периметру, он не нашел ничего заслуживающего внимания, но его воображение начало рисовать картины преступления, он представил себе, как убийца прячется здесь. Болдт начал кругами приближаться к центру участка. Он выбрал два дерева в качестве предполагаемого центра выжженного участка, — засыпанного белым пеплом круга диаметром примерно двенадцать футов, где уцелели только два дерева с обожженной корой, отстоящие друг от друга приблизительно на десять футов. Осматривая участок, Болдт понял, как тщательно все было спланировано и проделано: вместе с Бранслонович поджигатель уничтожил все и всяческие следы своего пребывания здесь, не оставив ничего. Детектив подумал, что это еще один пример острого ума, который предусмотрел все. Он совсем был не в восторге оттого, что ему противостоял достойный противник; он предпочел бы иметь дело с невежественным, обуреваемым эмоциями, делающим ошибки социопатом, который оставлял бы улики на каждом месте преступления.
Помня о намерениях и мотивах поджигателя — что очень важно для любого расследования — Болдт рыскал влево-вправо, смещался из
Одно это простое движение вызвало лавину чувств и мыслей. К своему удовлетворению, Болдт обнаружил, что поджигатель сидел на дереве. Бранслонович появилась на земле под ним, и он бросил в нее бомбу. Нижние ветви двух деревьев были черными от сажи. Болдт внимательно осмотрел оба дерева. Ветви ближайшего к нему дерева начинали расти почти от самой земли, так что взобраться по ним не составляло особого труда. Болдт выбрал это дерево и начал карабкаться вверх. Ветви образовывали настоящую природную лестницу. Он с трудом удерживал равновесие, его крупное тело неохотно подчинялось ему — влезть на дерево превратилось для него в непосильную задачу. Но с каждой преодоленной веткой, по мере того как он поднимался все выше, открывающийся вид становился все лучше. Его руки и одежда были перепачканы сажей от пожара. Десять футов… двенадцать футов… пятнадцать футов. Он все еще не мог видеть второй этаж собственного дома. Болдт поднялся еще на одну ветку, потом еще на одну — борясь с агорафобией, головокружением, легкой тошнотой. Он карабкался все выше и выше, сосредоточившись на виде сверху и не глядя вниз, на землю. Вот оно. Почти в четверти мили от себя он заметил крышу своего дома. Вид вдохнул в него новую энергию. Он перевел взгляд, выискивая очередную ветку, на которую можно было бы взобраться, и неожиданно увидел буквы и цифры, недавно вырезанные на коре дерева:
d Аn 3:27
Он крепко вцепился в ствол дерева и с бешено бьющимся сердцем несколько минут смотрел на то, что было написано. С этой точки открывался прекрасный вид на дом. В кровь ему хлынул адреналин. Поджигатель сидел здесь, на этом самом месте.
Спустившись с дерева, Болдт первым делом достал сотовый телефон. Он позвонил Ламойе и без предисловий сказал ему:
— Встретимся у Энрайт. Захвати кроссовки.
— Кроссовки? — возмутился детектив.
— Да, — сухо ответил Болдт. — Ты не влезешь на дерево в ковбойских сапогах из страусиной кожи.
Глава тридцать вторая
— Три разные цитаты из Библии, — произнесла Дафна, сидя в другом конце длинного стола конференц-зала на пятом этаже. Держа в руках экземпляр Библии, она сказала: — Даниил, третья глава, двадцать седьмой стих — это вырезано на дереве, откуда открывался хороший вид на дом Болдта:
«И все государи, князья, правители и военачальники, и советники Короля,
Собравшиеся вместе, увидели этих людей, над которыми огонь не имел силы,
И волосы на голове не опалены, и одежды их не изменились,
И даже запаха огня не пристало к ним».
— Это явно относится к нам: полицейским, пожарникам, правителям и военачальникам, — продолжала она, — и очень отличается от других цитат, где говорится о каре и воздаянии. У Дороти Энрайт это был Иезекиль, глава двадцать четвертая, стих двенадцатый:
«Она изнурила себя ложью, и не вышли из нее ее великие нечистоты и отбросы; да сгорят ее нечистоты в огне».
— У этого малого полетели все предохранители, — изрек Ламойя, вызвав раздражение Дафны.
— Гнев направлен на женщину. Это может нам помочь.
— Вам, может быть, — отозвался Ламойя. — А мне не помогает ничуть.
Болдт и Ламойя с головы до ног перепачкались сосновой смолой, измазав все: и одежду, и руки, и лица. Найти вырезанные буквы оказалось делом долгим, но гораздо более легким, чем ожидал Болдт; поблизости от домов двух жертв они вычислили наиболее возвышенные участки местности, нашли там самые высокие деревья, а уж из них выбрали те, на которые было легче всего влезть. Вдвоем им пришлось покорить целых восемь деревьев, с двух из них открывался вид на дом Энрайт, а с шести других — на жилище Хейфиц. Ламойя обнаружил обе цитаты.
— Что для меня — для всех нас — интереснее всего даже не сами цитаты, а подтверждение того факта, что этот человек наблюдал за устроенными им пожарами или, по крайней мере, видел их. Он — любитель огня. Это согласуется с тем, чего мы ожидаем.
— Либо он вообще инициировал их оттуда, сверху, — предположил Ламойя. — Четверть мили с каким-то возвышением, — напомнил он. — На таком расстоянии сработает любое дерьмовое радиоуправляемое устройство.
— И он нес на себе какой-то взрывчатый катализатор, — добавил Болдт. — Полагаю, чтобы воспользоваться им так, как он сделал это с Бранслонович.