Опознать отказались
Шрифт:
— Подумал, наверное, пацан я еще. Так?
— Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел, — продекламировал я.
— Сам ты блаженный, — с напускной обидой сказал Николай и остановился. — Дня через три пойду к Владимиру Ивановичу. Анатолий посылает.
Владимир Иванович Маяк был одним из руководителей городского подполья. К нему мы пошли вдвоем. Николай проскользнул во двор, а я сел на скамейке у противоположного дома. Николай вышел хмурый.
— Я должен отвести Ахмета в десятый совхоз, или госхоз, как теперь его называют.
— Так, наверное, лучше тебе и Ахмету.
— Много ты понимаешь, — недовольно сказал он. — Я Ахмету обещал, что как только он окрепнет, мы на боевую операцию пойдем. Пойми — я обещал. Выходит, что я трепач?
— Напрасно злишься. Госхоз недалеко — на велосипеде всего час езды. Сможешь и на операцию его взять, если, конечно, разрешат.
— Ты же знаешь, что выполню любой приказ руководства, но ведь и со мной надо считаться.
Через несколько дней В. И. Маяк сообщил Николаю пароль и назначил время встречи с управляющим госхозом Сатаровым. Смелый, но осторожный Петр Юрьевич не кричал, что ненавидит большевиков, но и не восторгался «новым порядком». Знающий свое дело зоотехник был будто бы вне политики, трезвенник, исправно нес службу и оккупационные власти вполне устраивал. Но десятки военнопленных работали в госхозе, и семьи многих подпольщиков, арестованных коммунистов, не зная откуда, иногда получали муку и подсолнечное масло, картофель и зерно.
Конечно, Петр Юрьевич не мог всем оказать помощи, и недовольные нередко грозили: погоди, мол, придет Красная Армия, и ты свое получишь, холуй немецкий.
В госхоз шли по топкой тропинке, оставляя большак в стороне. Сапоги глубоко вязли в клейкий грунт. Когда показалось село, Николай сказал:
— В контору пойду я, ты подождешь меня за селом. Ахмет остался на околице у заброшенного сарая.
Управляющий сидел на пороге и за что-то отчитывал стоящего перед ним мужчину. Николай поздоровался.
— Вы ко мне? — спросил Сагиров.
— Я насчет работенки, — ответил Николай. — Документы исправные.
— Делать что умеете?
— Все и ничего.
— Пойдемте в контору.
Сагиров прошел в небольшой кабинет. Плотно прикрыв дверь, спросил: — А где Ахмет?
— За селом.
— Руки сильно обморожены?
— Почти зажили, но еще неделю бы надо…
— Отведете его к Евдокимовне. Третий дом от края села. Скажете Евдокимовне, что я распорядился принять на жилье. Завтра утром пусть зайдет ко мне. Все, до свидания.
…После освобождения города Ахмет рассказывал, что к нему в совхоз Николай еще дважды приезжал на велосипеде. Привозил сигареты и мыло, потом гранату и карманный фонарик. Обещал достать пистолет и взять Ахмета на боевую операцию. С передовыми частями наших войск Ахмет пошел на запад добивать врага. О его дальнейшей судьбе ничего неизвестно.
Петр Юрьевич Сагиров за подпольную деятельность
АКРОБАТ
Перед войной у нас в школе было повальное увлечение акробатикой. Мальчишки без устали прыгали, кувыркались, выполняли всевозможные «сальто», «кульбиты» и прочие трюки. Прыгая в яму для прыжков, они старались проделывать в воздухе самые сложные фигуры.
И Николай не избежал, как тогда говорили, «акробатической лихорадки». Хотя он был сильнее и ловчее многих сверстников, но не раз ходил прихрамывая, а то и с подвязанной рукой. За ним укрепилась слава лучшего акробата школы.
В парке имени Якусевича были установлены высокие опоры, между ними висела трапеция, а внизу натянута сетка для страховки. Заводские артисты летали между опорами, совершали головокружительные номера.
Весь город собирался на представление, зрители охали и ахали при виде сногсшибательных полетов, а мы, подростки, восторгались мастерством артистов, любовались красотой их сильных тел.
Один из акробатов, самый сноровистый и ловкий, выступал в комической роли. Нарочито неуклюже он совершал самые опасные и трудные «фигуры высшего пилотажа». Звали его Михаилом, но с чьей-то ребячьей руки именовали «Чкалов».
Мы смотрели аттракционы с замирающими сердцами, и Николай не раз говорил:
— Будь я взрослым, обязательно летал бы вот так.
Последнее представление акробаты давали красноармейцам за полтора-два месяца до ухода наших войск из города. Но вот акробат Мишка, любимец горожан, вдруг объявился в оккупированном городе. Афиши уведомляли: «Михаил Сурженко — лучший акробат города, демонстрирует свое искусство в театре. Во времена советов его талант не мог раскрыться, теперь увидите апофеоз артиста. Такое возможно только при новом порядке».
Мы с Николаем стояли у афиши и не верили написанному.
— Неужели «Чкалов» пошел в услужение к фашистам? — растерянно спросил Николай. — Неужели из-за куска эрзац-хлеба паясничает и унижается перед гадами?
Он посмотрел на меня так, словно я обязан был тут же дать ответ на волновавший его вопрос.
— Возможно, Мишка не сволочь, а просто дурак, — неуверенно ответил я.
— Патриотизм, наверное, не только умом рождается, а еще и чем-то другим, — Николай постучал себя по груди, добавил: — Он от сердца идет, а вернее… от всего существа.
Я понимал, что его уважение к акробату сменилось разочарованием. Кумир оказался ничтожеством.
Потом о Мишке долго не вспоминали. Как-то Николай сказал:
— Забыл тебе сообщить: позавчера случайно видел Михаила. Я подумал: а не пойти ли мне к нему в ученики?
Друг говорил оживленно и явно ожидал поддержки.
— Да не связывайся ты с этим холуем.
— Может, он неспроста кувыркается перед немцами. Возможно, он связан с другими подпольщиками или не согласится действовать с нами?