Опрометчивые желания

Скорова Екатерина

Он неловко шарахнулся в сторону, хватая первую попавшуюся палку из-под ног.

— Трусиха, — усмехаясь и отбрасывая орудие, произнес он через секунду. — Я же сказал — обождешь минуту. Ну ладно, здесь вроде никого. Хотя следы есть, но это кто-то приходил за серебром. Видишь — подсвечников нет? И к кухне паркет протертый, чистый? То-то!

Похоже, Бобби гордился собственной проницательностью. Мари чуть не прыснула со смеха, позабыв про недавний испуг. Мальчишка меньше ее ростом и годами пыжился изо всех сил, чтобы не уступить девчонке.

— Я наверх, — коротко ответила она, направляясь к ступеням. — Где твой паспорт помнишь?

Вместо

ответа Бобби отмахнулся — мол, и без тебя знаю — и направился в сторону кухни. За ней как раз располагались комнаты прислуги. Интересно, где свободные слуги прятали свои бумаги? Мари слышала, что многие носят их в мешочках на груди — не дай бог потерять. Только в этом доме все было иначе, покойная Нора считала, что надежнее хозяйского кабинета нет места. Наверное, ее паспорт до сих пор лежит на полке господина Альберта.

Мари поднималась по знакомым ступеням, отмечая, что кто-то прежде касался перил — налет подмерзшей гари был смазан в нескольких местах, словно непрошенный гость оскальзывался и хватался за них. Чувство тревоги вернулось, заложило уши ватой, сквозь которую пробивалось только странное щелканье.

Но никто не поджидал на втором этаже, никто не караулил в пустых комнатах с перевернутой вверх дном мебелью. Похоже, местные бедняки уже успели похозяйничать здесь. Хотя, они бы и стулья с тумбами утащили с собой… Мари добралась до кабинета Виктории, переступила через опрокинутый у самого порога табурет, прошла к окну. Миссис Неверти говорила, в подоконнике есть тайник, стоит только потянуть за торчащие гвозди — и откроется ящик с вольной! Унимая дрожь в коленях, Мари пробралась мимо выпотрошенных книг и выкорчеванных половиц — неужели кто-то искал тайник в полу? Но зачем, если на полках стоят нетронутыми серебряные подсвечники, на столе — золоченая пепельница и резная шкатулка с поблескивавшими камнями? Добравшись до окна Мари, ухватилась за гвозди, замирая сердцем, потащила на себя… Пусто!

Словно не веря глазам, она пошарила рукой, поскребла по внутренней стороне подоконника — вдруг бумаги прилипли к нему? Ничего. Но миссис Неверти не могла обмануть, выходит…

— Ваше Высочество, стоило ли так утруждаться? — раздался мужской грудной голос с нескрываемой издевкой. — Да еще и надевать простецкое тряпье! Вы что-то потеряли? Так мы нашли это, вот только вам оно все равно бы не помогло.

Только ящик отделял Мари от окна. Тут не так и высоко — раз уже прыгала только с другой стороны, и здесь бы вышло. Но успеет ли? Подоконник был выше, чем в ее бывшей комнате — пока будешь карабкаться, за шиворот выволокут. Отвлечь незнакомца? Может, он ее спутал с кем-то, увидит, что это другой человек и отпустит? Мари обернулась — толстый джентльмен низкого роста с кусками усов под крупным носом лениво потягивался. Хотя нет — он просто хотел поправить спадающий цилиндр, да так и застыл — похоже, и впрямь ожидал увидеть здесь кого-то другого.

— Вот дьявол! — скрипнув зубами, выпалил толстяк, наконец, напяливая котелок как попало. — Вот шельма! А я-то, дурачина, и правда поверил, что сама придет!

Он неловко переступил с ноги на ногу, чуть не завалившись всем крупным телом у порога. Мари не стала больше ждать — резко толкнув ящик, уцепилась за оконную раму, вскочила на подоконник и застыла. Во дворе двое полицейских тащили Бобби. Вернее, его тело — губы и рубаха в крови, глаза стеклянные. Мари удивилась, как хорошо, словно стояла совсем рядом, видела его лицо — бледное, растерянное, беспомощное. Кажется, она закричала, но ветер заложил

уши, воруя и натужный крик пролетавшей мимо вороны, и механические щелчки, и ее голос. В груди закипела ярость, сдавила горло, превратила рвущиеся слезы в льдинки.

Развернувшись, Мари спрыгнула с окна, схватила со стола увесистую чернильницу и запустила ею в круглого незнакомца, неспешно пробиравшегося через развороченный пол. Он охнул, удивительно прытко отскочил в сторону, сыпя проклятьями. Пока незнакомец поднимался, Мари добыла со шкафа подсвечник, застыла, дожидаясь, когда он доберется до нее сам. Зубы сводило от ненависти, перед мысленным взором заплясал огонь, облизывавший крышу, падающие в немом крике слуги, застывшие навыкате блюдца глаз констеблей… Терпение истлевало. Покрепче ухватив подсвечник, Мари рванула навстречу толстяку, а он как нарочно остановился, оскалился, словно увидел что-то смешное… Боль в затылке, рассыпавшая искры по всему мозгу — последнее, что запомнила Мари.

— Эй! Очнулась?

Хлесткие удары по щекам вернули звуки и краски. Мари заморгала, стряхивая остатки беспамятства — в глазах побежали круги, мешали осмотреться.

— Имя? — требовательно вопрошали где-то сзади голосом противного толстяка. — Оглохла?! Имя?!

Мари повернула голову и зажмурилась — в затылке словно закопошились разъяренные муравьи.

— Дерьмо, — сквозь зубы выругался толстяк, отрывая зад от кресла и подходя к ней на расстояние вытянутой руки. Вот только достать его всё равно не получилось бы — руки Мари были связаны за спиной. Вероятно, давно, потому что запястья затекли и ныли. — У этих ходячих трупов совсем мозги протухли! Чем он тебя?

Он наклонился, схватил ее за подбородок и заглянул в глаза. Поверить в жалостливость толстяка Мари не успела — он отвесил новую пощечину.

— Ну что, так лучше? — толстяк ухмыльнулся, отошел к коптившей под низким потолком свече, прикурил сигару. — Я чую ложь на расстоянии трех ярдов, леди, так что советую говорить правду сразу. Потом всё равно придется ее рассказать, но будет ощутимо больнее. Поняла?

Мари кивнула, сдерживая слезы. Щека горела, муравьи в затылке совсем озверели, он саднил и, казалось, раздулся.

— Имя!

— Нора! — выпалила первое, что пришло в голову. Чутье подсказывало — назовешь настоящее — никогда не выйдешь из этих стен.

— Зачем приходила на развалины?

— Слышала, там погорели богатеи, хотела поживиться.

— Врешь! — награждая новой оплеухой, рявкнул толстяк, затянулся сигарой, пуская кольца дыма в потолок.

— Но это так! — выкрикнула Мари, чувствуя, как по щекам потекли слезы.

— Хорошо… Откуда тогда узнала про тайник?

— Случайно нашла.

Толстяк рассмеялся — натужно, отплевываясь кашлем и дымом.

— Паршивая лгунья! Маленькая паршивая лгунья… Ты хочешь еще пощечину? Тебе нравится боль?

Мари мотнула головой, внутренне холодея. Душу поработил страх — животный, неосознанный, заставлявший цепляться за жизнь.

— Тогда отвечай — что делала на развалинах?

Он снова подошел, замахнулся — на лице отразилось удовольствие. Похоже, этому чудовищу нравилось ее истязать. Но бить не стал, вместо этого ловко поддел веревку, стягивавшую Мари запястья, и резко дернул вверх, не заботясь, успеет ли пленница вскочить. Плечи свело, но Мари больше не плакала, только стиснула зубы до боли в деснах. Эта новая боль отрезвила, отогнала страх. И что он сделает, этот мешок навоза? Убьет? Господи, да на том свете хоть отдохнуть дадут!