Опустошенный жених. Женская маскулинность. Аналитическая психология

Вудман Марион

Часть левой стороны ковра, связанная с бессознательным, была закончена. Это позволяло предположить, что, несмотря на невозможность обретения эго-сознанием твердой точки зрения, в узнаваемый жизненный узор бессознательное вставляет любые подходящие эпизоды жизни. И эту комбинацию ни в коем случае нельзя назвать хаосом.

Семь лет спустя, в сновидении с совершенно противоположным содержанием, Яффа, гуляя на лугу, нашла множество тонких нитей все возможных расцветок и радужных оттенков вместе с золотой и серебряной пряжей, которую можно было прясть. Теперь, вместо вплетения в жизнь коротких обрывков нитей, она могла с полной уверенностью взять длинную пряжу, чтобы самостоятельно ткать узор своей жизни.

Было исключительно важно, что Яффе удалось найти эти нити, ибо она находилась в богемном окружении,

в котором отвержение от семьи маскировалось заботой и вниманием. Находясь в состоянии диссоциации, ей пришлось обратиться к творческой работе, к созданию настенного ковра. Настенный ковер появился в ее более раннем сне и оказался явным «крючком» для ее проекций. Такое его появление могло стать первым проявлением исцеляющего образа, а именно в это время возникла опасность конкретных проявлений ее болезни. Между вплетением фрагментов и работой с длинными нитями был пройден длинный и страшный путь. На каждом его этапе попытки внедрения жизни в искусство не обходились без столкновения со смертью и вместе с тем не оказывали на процесс никакого влияния.

Год спустя после начала анализа Яффе приснилось, что она несет свое тело в газовую камеру. Она держала его под мышкой слева в надежде на то, что по крайней мере ей оставят пепел. После замужества каннибалистическое «пожирание» стало проявляться в поведении ее мужа. Не обладая достаточной силой эго, чтобы за себя постоять, она бессознательно понесла на сожжение свое тело.

Позитивная сторона этого испепеляющего образа заключается в признании эго сна необходимости телесного испытания огнем. Огонь - это эмоциональный жар, измельчающий перегруженную телесную оболочку и превращающий ее в пепел. Без этого огня анализ, по существу, оставался бы просто интеллектуальным исследованием. Хотя сновидица должна была подвергнуться испытанию пламенем, достаточно жарким, чтобы разрушить существующую в ее понимании жизнь, возможно, ей бы удалось собрать пепел. Хотя в этом сне нет никакого упоминания о Фениксе, Яффа знала об этой сказочной, периодически возрождающейся птице.

Согласно легенде, птица Феникс жила в Аравии. Дожив до конца жизни (500 лет), она сгорела на погребальном костре, а из ее пепла возродилась новая птица Феникс… По Геродоту, эта птица «имела красно-золотое оперение и походила на орла»".

Значительно позже, на сессиях, где Яффа стала шумно выражать свой протест, птица Феникс стала придавать ей силы и оказалась в близких отношениях с тигром.

Яффа стала очень осторожно работать с телом, постепенно соединяясь с похороненными в нем эмоциями. Она ощущала, что там, под спудом, находится вулкан, который быстро вскрывать слишком опасно. Вплоть до последнего времени, при воспоминаниях о своем раннем детстве, она сразу впадала в состояние столбняка. Она мерзла и дрожала, как от холода. В детстве у нее возникали проблемы с кишечником. Постепенно в процессе работы с телом боль стала проявляться во время тахикардии, при спазмах ребер, груди, сопровождаясь постоянной слезливостью.

Яффа и ее сестра Лара воплощали две стороны одной медали - своей матери. Яффа описывала Лару как двуличную женщину: ее внешнее лицо было жестким, рассудочным, соблазнительным; внутреннее лицо - отстраненным, мрачным, безжизненным: так скрывает свои уникальные черты альбинос. Ее сексуальность в самом своем ядре была сексуальностью нимфоманки: жадной, пожирающей, вонзающей когти в мужское плечо. В то же время она не обладала чувством ценности и потому всегда поступала исподтишка, никогда не находила удовлетворения и постоянно искала очередную игрушку, которую можно было спокойно выбросить, едва она надоест.

Лара тоже была художницей, живущей на грани общественной морали. Привязанная к отцу, оставаясь один на один со своей сексуальностью, Яффа, наоборот, часто закрывалась от людей.

«Если мое тело было готово к сексу, ему следовало стать пожирающим, - говорила Яффа.
– Если я не связывала с телом никаких чувств, моя сексуальность становилась такой же дикой, как у сестры. Но когда моя любовь и мое тело соединялись, сексуальность выходила за телесные границы. Совершенное надо мной преступление абсолютно непостижимо. Кроме того, я вышла замуж за мужчину, в котором соединились насилие и сексуальность. Мать хотя бы не насиловала нас

физически, зато постоянно нас била, даже когда мы стали подростками.

В шестнадцать лет я стала с легкостью прогуливать школу, тайно встречаться с мальчиками. В семнадцать лет открыла для себя ад, решив, что больше не стану себя предавать. В самых грязных выражениях мать обвинила меня в сексуальных извращениях, находя слова, которые я раньше никогда не слышала. Я посмотрела ей прямо в холодные глаза, в глаза убийцы, и сказала: «Это предательство. Я не позволю так со мной поступать». Она превратилась в чудовище и выгнала меня вон из дома. Затем она меня поймала и повезла в женский монастырь, при этом по пути бормотала, что везет в детскую тюрьму. В моих глазах она была воплощением гестапо.

Я ничего не могла сделать, чтобы доставить ей удовольствие. Когда она легла в госпиталь с истериотимией, я вошла в палату и поцеловала ее. Но едва я отвернулась, она сказала женщине, лежавшей на соседней койке: «Этот спектакль разыгрывается только для вас. Она строит из себя любящую дочь, только чтобы вам это продемонстрировать». После проявления подлинной любви я ощутила, как мне в сердце вонзился меч».

До этого момента еще один меч пресек попытки Яффы стать лучше. Ее домашние задания каждый вечер проверяли с таким пристрастием, что девочка от этих тестов и проверок приходила в ужас. Ее страхи проявлялись в разных стилях ее почерка. Однажды, проверив ее сочинение, мать обвинила Яффу, что она все списала. Яффа настаивала, что написала сочинение сама. В глазах ее матери появился мертвящий холод; они напоминали глаза Медузы, превращавшие ее жертв в камни. «Ты лжешь», - сказала она и ударила Яффу по лицу с такой силой, что у девочки из носа потекла кровь.

Материнские проекции проясняются в ее реакциях на дочь. Ее собственная фрустрированная животная похоть спроецировалась па девочку-подростка, в которой еще не проснулась женщина. Ее периодические симуляции любовных актов, ее претензия на чувство доброты при очевидной природной пустоте, ее бесчестные поступки в надежде быть признанной в обществе в качестве знаменитой художницы - все это отражалось в материале, спроецированном на своего ребенка: обман, хитрость, скрытность и показуха.

Знаменитые бабушка и дедушка Яффы являлись таковыми в соответствии с собственными понятиями совершенства. Их дочь внешне им подчинялась, но фактически полностью жила в свое удовольствие. Мать Яффы вырастила дочь, у которой основной смысл жизни заключался в ненависти к мужчинам. Сохраняя внутри себя тень суровых родителей, мать Яффы оставалась на внутреннем необитаемом острове. Она жила той жизнью, которая может быть характерна лишь для бесполезного сорняка, жизнью показной и трусливой. Ее дочери должны были выполнять все, что не могла она сама. «Ответственность прежде всего» - таков был ее девиз. Ребенок не мог иметь ни на что права, пока не выполнял свои обязанности. Наказание, а также возможность его избежать, становились главными мотивами каждого поступка. Дочери видели, как эмоционально шантажируют отца даже после его ухода, и чувствовали этот шантаж на себе, поскольку каждая из них наблюдала ложь, проступавшую в любом материнском поступке. Ее правая рука никогда не знала, что делает левая.

Женщина, заявляющая, что ее истина останется истиной для ее детей, принуждает их ко лжи, если у них внутри еще остается дух. Яффа придерживалась собственных суждений, но стала скрытной. Кем бы она ни была, что бы ни чувствовала в действительности, она ради своей безопасности никогда и ничего не выставляла напоказ. Обязанности свои она выполняла чисто механически. Внешне она проживала свою тень; внутренне она цеплялась за все известные ей душевные возможности и ценности.

Внутренний мир Яффы получал подкрепление в результате общения с отцом. Он стал ее спасителем и по иронии судьбы ее тюремщиком. Став девушкой и тоскуя по общению, она нашла в нем мужчину, которому смогла доверить душу. Ей стало существенно легче. Но когда на стенах его квартиры появились ее фотографии, она попала в тюремную камеру собственного образа. Физически истощенная матерью, она испытывала психическое истощение при общении с обожающим отцом. Конечно же, ее мать ненавидела в Яффе вес, что хоть как-то напоминало ей отца, и регулярно пыталась уничтожить в ней его образ.