Шрифт:
Глава первая
«МИЛЛИОНЫ ОГНЕЙ»
У каждой истории есть три версии: ваша, чужая и истинная.
Неизвестный автор
– Волнуешься?
– Да нет.
– Волнуешься! Будто я тебя не знаю.
– На себя посмотри. Ты столько раз переступила с ноги на ногу – люди сбегутся посмотреть, как ты танцуешь степ.
– Не страшно. Ты начнешь петь, и они сразу разбегутся.
Они нервно усмехнулись и машинально прижались друг к другу ближе.
– Давай сосредоточимся, а то ведь у нас любовь, – Бруклин сделала глубокий вдох и вцепилась в его рубашку. – Надо срочно сказать что-то романтичное.
– Эмм… Мне приходит в голову только, как я рад, что скоро мы наконец пойдем ужинать. Я с утра ничего не ел.
Бруклин шутливо взъерошила ему волосы; со стороны выглядело, будто она гладит его по голове.
– Ты опять о еде, а вокруг такая ночь! Смотри, какая восхитительная ночь!
– О, эти романтические пейзажи, – забубнил Гилберт, подхватывая её экспромт. – Сейчас я поцелую твои волосы, и по твоему телу пробежит сладкий холодок наслаждения.
– Господи, какая безвкусица.
– Я глажу тебя по спине, и ты прижимаешься к моей груди, как к последнему пристанищу. Давай, ага. Повернись сюда и улыбайся, опуская счастливые взгляды, в которых сквозит сияющая гармония, испокон веков освещающая глаза влюблённой женщины.
– Гилберт, когда ты уже напишешь роман? Я скуплю тираж.
– Не сбивай меня с мысли, Брукс, я и сам собьюсь.
– Точно, извини. Значит, я вцепляюсь в твои волосы, стремясь утолить жажду…
– Обладания?
– Чего? Ой, так не бери, щекотно.
– Стремясь утомить жажду обладания. Так лучше звучит. Продолжай, продолжай скрести пальцами мою шею; я весь внимание.
– Ты смешишь меня; прекрати, я сейчас описаюсь.
– C’est romantique! Прижмись ко мне лбом и продолжай делать глубокий пилинг кожи своими ногтями… Слушай, в следующий раз подстриги их коротко – если ты опять вздумаешь так царапаться, я при всём честном народе буду убивать тебя долго и нежно.
Смеясь, они поцеловались, и Бруклин глубоко вздохнула, когда Гилберт обнял её тем же отрепетированным движением, что и сотни раз.
Была влажная, душистая майская ночь. Только что фильмы, где они играли, собрали на премьерах овации, неожиданные в первую очередь для них самих. Успех праздновали на веранде особняка, переделанного в элитный отель, и светящиеся гирлянды делали её похожим на остров. Где-то неподалеку бархатным шёпотом вздыхало море, и в его ропоте слышались чьи-то добрые надежды и полузабытая печаль.
Озябнув, Бруклин прижалась к Гилберту, и он привычно прислонился лбом к её плечу. Внутри легко было забыть о слежке, но стоило выбраться наружу, и сотни вспышек вновь ослепили их, заставляя ускорить слаженный шаг. Создавать видимость давно перестало быть для них лукавством. Торопливо пробираясь через привычный сверкающий обстрел, они крепко держались за руки, и каждый думал о своём.
*****
Хлопнула дверь автомобиля, и Бруклин облегчённо выдохнула. Она не любила аэропорты. Было неуютно ощущать себя под прицелом в их шумной многолюдности, и она всегда радовалась, когда они с Гилбертом удачно преодолевали очередное расстояние и скрывались за тонированным стеклом.
Ещё чуть-чуть, и дома.
Бруклин и Гилберт никогда не отвечали прямо на вопрос, где они живут и вместе ли живут. По замыслу, надо было возводить глаза к небу и лукаво улыбаться; на деле же
– Спать! Я клянусь, я отправлюсь спать прямо с порога, – проговорила Бруклин, с усилием поднимая тяжёлую голову. – Почему мне никто не говорил, что быть звездой кинофестиваля так утомительно? От всех этих вспышек у меня до сих пор в глазах рябит.
Гилберт повернулся, не сразу сфокусировав взгляд.
– В глазах у тебя рябит от передоза клубной светомузыки, – не согласился он, и, присмотревшись, она увидела в его глазах отражение собственной усталости, умноженное раз в десять. – Ума не приложу, как ты на ногах стоишь ещё. Можно подумать, тебе пятнадцать лет и тебя в первый раз отпустили в клуб.
– Так это же был Каннский клуб, – протянула Бруклин, провожая взглядом знакомый указатель. До дома оставалось совсем немного. – Каннский фестиваль. Такой опыт бывает один раз в жизни!
– И что? Злачные места в остальных городах, которым ты выставляла высокие оценки, точно ничем не отличаются. Ночные клубы всего мира ужасно похожи друг на друга.
– Всё из-за того, что ты такой редкостный зануда, – вздохнула она, не желая говорить, что отчасти согласна с ним. Мировой кинофестиваль и успех – один из лучших предлогов позволить себе веселье, которое чаще всего приходилось жёстко ограничивать. Почему ей так важны были места, создающие иллюзии беззаботности, она и сама уже не помнила – но каждый раз, когда они попадали в новый город, они с командой и Гилбертом обязательно делали злачную вылазку. За эту неделю спать и так почти не пришлось, и она снова переживала, что только напрасно потратила силы и время. – Злишься, потому что тебе не дали почитать в ночном клубе очередную книжку!
– Совершенно верно, – абсолютно серьёзно подтвердил Гилберт. – Что уж тут говорить о писать.
Чиркнув молнией, он снова проверил, в рюкзаке ли лежит компьютер. Каждый по-разному боролся с тревожностью. Бруклин дёргала ногой или грызла ногти – Гилберт проверял, не потерял ли он ноутбук. Компьютер был его святая святых; единственный раз, когда Бруклин видела его потерявшим душевное равновесие, был тогда, когда жёсткий диск отказался воспроизводить сохранённый накануне страшно ценный файл.
– Надеюсь, ты посвятишь свой роман мне, – хмыкнула Бруклин, собираясь на сиденье. Машина затормозила перед первыми воротами, и она с радостью увидела за забором знакомые пальмы. – «Для Бруклин, которая все пять лет только и делала, что отвлекала меня от нетленки и таскала по ночным клубам».
– Ты дошутишься, я реально так сделаю. «Для Бруклин, которая считает прожитым дня любой день, когда она не посчитает себя виноватой во всём на свете».
– Ну а что, скажешь, ты не жалуешься, что всё время отвлекаешься на что угодно, кроме своего романа?