Опять не могу без тебя
Шрифт:
– Поверь мне, я занимался этим задолго до нашего знакомства.
Посмеявшись, они опустили окна в машине, чтобы окончательно почувствовать, что приехали.
На их языке – а у них давно уже был свой язык, шифрующий личные шутки – их обиталище называлось "бункер". Весь мир должен был пребывать в уверенности, что они приобретают любовное гнездышко. На деле за высоким охраняемым забором расположилось целое мини-поселение, где они, их гости и ограниченный ряд доверенных лиц могли прекрасно существовать бок о бок и при этом порой неделями не видеть друг друга.
Когда у Гилберта было хорошее настроение, он заявлял,
– Госпожа Бридж, добро пожаловать в родовое поместье, – пошутил Гилберт, преодолевая огромный зевок. Бруклин каждый раз боялась, что он проглотит свой кулак, так широко он умел зевать, когда ему не хватало сна – а сна ему всегда не хватало. Когда они въехали в ворота, напряжение слегка спало. Марш-броски по городу и аэропорту давались нелегко, тем более сейчас, когда после фестиваля и самолета хотелось скорее снять наконец все маски и разрешить себе быть собой. – В это прекрасное весеннее утро позвольте проводить вас по парадной лестнице в изысканную гостиную с гобеленами.
– Благодарю, Бэрримор, – шмыгнула носом Бруклин, застегивая расстегнувшийся карман его куртки. У него в карманах всегда была куча страшно важных бумажек, смятых в один беспорядочный ком; потеря какого-нибудь клочка была равносильна апокалипсису. – Мы славно поработали.
– Точно, теперь можно и… отдыхать, – он на секунду задумался и сосредоточенно поморгал, и его рука инстинктивно легла на рюкзак, где был компьютер. Всегда, когда между съёмками и работой намечался пробел, Гилберт весь отдавался своему компьютеру. Она собиралась отдыхать и всячески себя тешить; он будет работать каждый день их короткой передышки. – У меня такое впечатление, что этих недель я ждал бесконечно долго.
– Ты хотя бы спи иногда, а то потом снова будешь страдать от нон-стопа. Не хочу больше видеть, как ты валишься с ног на каких-нибудь ночных съёмках.
– Хорошо, мамочка, больше не увидишь. Я и сниматься-то больше не буду с тобой, не забывай. Лавочка прикрыта.
Это было правдой – после стольких лет постоянной работы вместе странно было сознавать, что скоро рабочие обязательства вовсе не будут их связывать.
Целоваться на прощание им было не нужно – вокруг никого не было, кроме проверенного годами водителя. Снова зевая, Гилберт коротко и легко пожал Бруклин руку.
Зевота у него была ужасно заразительная.
– Хочешь, приходи к нам на ужин сегодня? Тебе полезно будет прогуляться. Хоть поешь нормально. И проветришь свой литературный мозг.
Раздумывая, Гилберт смешно вытянул губы трубочкой.
– До тебя далеко идти, – пошутил он капризно.
– Через пару часов приедет Бобби, так что я все равно тебя вызову. Он же наверняка соскучился по тебе гораздо больше, чем по мне.
– Да, это аргумент. Ты-то мне на фиг не нужна, а его я увижу с удовольствием, – кивнул Гилберт с улыбкой, открывая дверцу машины. – Ладно, валяй, вызывай меня вечером. Хотя постой, самое главное: а что у вас будет на ужин?
–
Они стояли у подъезда к его дому; её дом был ещё глубже, дальше от шоссе.
На их большой территории дома были небольшими, и Бруклин это нравилось. После детства, проведенного в материнском особняке с стеклянными залами для приёмов и двумя биллиардными в подвале, поймать чувство уюта в небольших комнатах было гораздо проще. Бруклин получала наслаждение от того, что всё здесь куплено на её деньги и может быть именно так, как она хочет. Только когда она стала жить самостоятельно, ей стало понятно, как бывает, когда никуда не хочется уходить из дома. Радоваться возвращению домой она тоже впервые начала только здесь – и с каждым разом заново наслаждалась этой радостью.
К её приезду в комнатах подняли ставни, и утреннее солнце мягко ложилось на тёплый паркетный пол. Суета и напряжение последних недель были отсечены автоматическими воротами, отгораживающими их бункер от внешнего мира. Наслаждаясь тем, что в кое-веки можно не спешить, Бруклин хозяйским взглядом оглядела комнаты, радуясь ощущению дома; лениво покопалась в привезённом чемодане, долго смывала дорожную истому под горячим душем и наконец растянулась на постели, с наслаждением зарывшись головой в душистые подушки.
Ничего не могло сравниться с тем, как после долгих путешествий спалось дома, в собственной спальне.
Ничего не могло сравниться с тем, как проснуться от торопливого топота маленьких ног, деловито простучавших от самой двери.
– Мама. Мама, ты спишь? Мама, мы приехали!
Матрас подпрыгнул, и, моментально вынырнув из сна, Бруклин порывисто прижала к себе налетевшего на неё с разбега худенького мальчишку в джинсовом комбинезоне.
– Бобби. Ну наконец-то. Слава Богу, все дома.
– Мама, а ты мне привезла французский подарок? А я каждый день зачеркивал дни, чтобы ты скорей приехала. Нэнни говорила, что я хорошо себя вёл.
– Хорошо себя вёл? Да я и не сомневалась, – вдыхая сладкий аромат ребёнка, Бруклин жадно ловила прикосновения тёплых торопливых ладоней. Прижимаясь к ней всем телом, Бобби радостно смотрел на неё яркими большими глазами – такими же зелёными, как у неё. – У меня целый чемодан для тебя. Расскажи, что ты делал, пока меня не было.
В дверях, по обыкновению укоризненно сложив руки, стояла Нэнни. Для Бруклин она была спасительницей, помощницей и главной воспитательницей – а теперь и воспитательницей её сына.
Нэнни улыбалась одновременно строго и ласково, наблюдая, как Бруклин и Бобби обнимаются и шумно возятся на постели, радуясь встрече.
С тем, что ждало её дома, не могла сравниться ни одна выдумка на свете.
*****
Гилберт от всего сердца завидовал сказочному персонажу, которого ему пришлось играть пять фильмов подряд. Мужику нереально повезло. Не потому, конечно, что он сказочный принц или что ему обломился чуть ли не самый счастливый финал в истории мировой литературы. Не потому, что он останется вечно молодым, что ему не надо беспокоиться о счетах за медицинскую страховку или самочувствии пожилых родителей. Этот мужик мог не спать – он вообще никогда не спал. И тому факту, что ему не надо было тратить прорву времени на сон и на попытки его побороть, Гилберт завидовал чёрной, ненавидящей завистью.