Опыт нелюбви

Берсенева Анна

Бабушка однажды с досадой сказала, что ее сыну следовало бы еще в юности пойти в монахи. Может, и так, однако Кире казалось, что ощущение истовости – или неистовости, что в общем одно и то же, – является по отношению к папе обманчивым. Просто внешность у него такая, вот и все, а никакой идеи, хотя бы отдаленно равной аввакумовской, нет и помину.

– Я уже уезжаю, – поспешно сказал папа. – Здравствуй, милая.

– Да можешь не спешить, – пожала плечами Кира. – Ты мне не мешаешь.

Она

не кривила душой: папино появление не уязвляло ее, несмотря на весь его истерически обставленный уход из дому.

Он взял у нее сумку.

– Не разлей, – сказала Кира. – Там простокваша мечниковская.

Мечниковская, то есть заквашенная особой закваской, простокваша всегда продавалась на платформе Кофельцы. И все дачные, даже если прибывали из Москвы не на электричке, а на машине, обязательно заезжали за ней туда.

Киру, Любу и Сашку в детстве отряжали за мечниковской простоквашей рано по утрам, а Царя отправляли с ними, чтобы он охранял девчонок от опасных незнакомцев, легенды о которых каждое лето начинали гулять по Кофельцам.

– О, мечниковская! – обрадовался папа. – Я налью?

– Налей.

Он унес сумку в дом. Кира села на балконные ступеньки. Ей никуда не хотелось идти и ничего не хотелось устраивать. Даже простоквашу наливать.

Папа вернулся с двумя полными гранеными стаканами, протянул один из них Кире и сказал:

– Твоя бабушка когда-то говорила: «В приличном доме гостю можно подать в граненом стакане разве что простоквашу». Вот, держи. Хотя наш дом после ее смерти трудно назвать приличным, – невесело усмехнулся он.

– Я из Вены бокалы привезла, – зачем-то вспомнила Кира. – Как мыльные пузыри.

– Не сердись на меня. – Папа сел рядом с ней на ступеньку. – Если можешь.

Он понял, о чем она говорит, хотя сказала она только о бокалах.

– Не сержусь, – кивнула она. – Вернее, не удивляюсь. Не ты первый, не ты последний. Так со многими бывает в твоем возрасте.

– В моем возрасте… – В его голосе прозвучала горечь. – Да, фермент молодости уходит из организма. И обнаруживается, насколько люди неустойчивы сами по себе, без него.

Кира посмотрела на него с удивлением. Интерес пробудился в ее разуме от папиных слов.

– Ты о чем? – спросила она.

– О том, что у большинства людей отсутствует способность к самостоянию. И я не оказался исключением. Годам так к сорока пяти вдруг выясняется, что почти всем нам требуется какая-то специальная опора. И почему-то в большинстве случаев – исключительно примитивная. Что-нибудь вроде оголтелого секса. Или нечто вообще бредовое. Ты дядю Лешу Черевичкина помнишь?

– Да.

Дядя Леша Черевичкин работал вместе с папой в Институте мировой литературы. Человек он был блестящий, но сильно пьющий. Впрочем,

в семидесятые годы, когда дяди-Лешин блеск в полной мере проявился, пили все, от профессоров до сантехников, пили после работы на рабочем месте и после первомайской демонстрации на лавочке сквера, и пили всегда по-черному, назло жизни, до самозабвенья. Кира этого, конечно, не помнила, потому что ей тогда лет пять всего было, но она верила бабушкиным впечатлениям.

После перестройки дядя Леша из ИМЛИ ушел и стал то ли дворником, то ли кочегаром.

– Он теперь сторожем работает на Большой Бронной в синагоге, – сказал папа.

– Востоковед! – усмехнулась Кира.

– Между прочим, не худшее применение полученных знаний, – заметил папа. – Его там по крайней мере ценят. В отличие от ИМЛИ. Так вот, он стремился к тому, чтобы достичь просветления. И наконец понял, как это сделать.

– И как же? – с интересом спросила Кира.

Папа отхлебнул простоквашу.

– Говорит, надо много раз подряд повторять набор неких бессмысленных словосочетаний. Лешка с этой целью использует слова еврейских молитв.

– Ох, папа! – вздохнула Кира. – Ты прямо с завистью об этом говоришь. Восхищаешься просветлением, достигнутым по сокращенной программе?

– Да не то чтобы. – Он пожал плечами. – Но в какой-то мере – да, восхищаюсь. Я-то опору нашел куда более незамысловатую. Водка и молодая женщина – этого мне оказалось достаточно для восполнения исчезнувшего фермента.

– Чем тебя эта твоя молодая женщина так уж привлекла? – поморщилась Кира. – В рот тебе смотрит, каждое слово ловит? Ну так и мама смотрела и ловила. И выглядит, между прочим, мама вполне молодо. Если б нервы себе поменьше надрывала, то вообще девочка была бы.

– Мама… – Папа покачал головой и отпил еще простокваши. – Мы с твоей мамой типичный пример того, как неправильная женитьба может не просто отравить людям жизнь, но совершенно ее уничтожить.

– Что уж такого неправильного в вашей женитьбе?

– Все! – Папа быстро допил простоквашу, поставил пустой стакан на облезлые доски балкона. – Сошлись мы непонятно почему, ничего в нас не то что общего, даже схожего не было. Жили в каком-то безумном надрыве. Я, конечно, больше виноват, Лена молодая была, неопытная. Провинциальная, в конце концов. Пару соловьиных трелей – и она моя. И мне это льстило, все-таки она, ты права, собою недурна, особенно в юности была. Что я ее соблазнил, это понятно. Но вот что не остановился вовремя, назад не отыграл, за это мне прощенья нет. Главное, твоя мама всегда была настолько идеальна, что невозможно списывать мое отторжение от нее на какое-то ее личное несовершенство. Вот Гриша Соловьевич мне недавно рассказывал…