Опыты (Том 3)
Шрифт:
Тот самый Секстий [224] , о котором Сенека и Плутарх отзываются с таким глубоким почтением, отказался от всего и погрузился в изучение философии; увидев, что успехи его слишком медленны и требуют слишком длительных усилий, он пришел к выводу, что ему остается только броситься в море. Не будучи в состоянии овладеть наукой, он кинулся в объятия смерти.
Вот как гласит закон по этому поводу: если с кем-нибудь приключится большая и непоправимая беда, то прибежище к его услугам, и можно найти спасение, расставшись с телом, как с ладьей, которая дала течь, ибо лишь страх смерти, а вовсе не жажда жизни, привязывают глупца к телу.
224.
Квинт Секстий — римский философ времен Августа, последовательстоицизма и пифагореизма, основатель философской школы в Риме,пользовавшейся одно время большой популярностью. Отзывы Сенеки и Плутарха онем см. Сенека. Письма, 59, 64, 67, 73, 98, 108; Плутарх. Как можнозаметить, совершенствуемся ли мы…
Простота делает жизнь не только более приятной, но, как я только что сказал, и более чистой и прекрасной. Простые и бесхитростные мира сего, по словам апостола Павла, возвысятся и обретут небо, мы же, со всей нашей мудростью, обречены бездне адовой [225] .
225.
Простые и бесхитростные… возвысятся и обретут небо… — АпостолПавел в цитате у Корнелия Агриппы (О недостоверности и тщетности наук, 1).
226.
Не буду распространяться ни о Валентиане… — Приводимое в текстетакже почерпнуто из вышеуказанного сочинения Корнелия Агриппы. Под именемВалентиниана (как он назван и у Агриппы) разумеется, видимо, императорВалентиниан (невозможно, однако, установить, которого из трех римскихимператоров, носивших это имя, Монтень имеет в виду). — Лициний — ВалерийЛициниан (263–324), римский император.
Некий сенатор времен упадка Рима [228] говаривал, что от его предков разило чесноком, но их нутро благоухало доблестью, между тем как его современники, наоборот, снаружи надушены духами, внутри же пропитаны вонью всяких пороков; это должно было означать, как мне кажется, что они были людьми больших познаний и способностей, но далеко не безукоризненной нравственности. Неотесанность, необразованность, невежество, простота нередко прикрывают невинность и чистоту, меж тем как любопытство, изощренность, знание порождают влечение к злу. Смирение, боязнь, покорность, благочестие (являющиеся важнейшим залогом сохранения человеческого общества) требуют души, ничем не отягченной, послушной и лишенной самомнения.
227.
Повесток, исков, вызовов на суд И актов о взыскании убытков Полны всеруки у нее — и груд Различных кляуз, толкований свитков. Из-за которыхбедняки живут. Дрожа за целость нищенских пожитков; И множествосопутствовало ей Нотариусов, стряпчих и судей (ит.). — Ариосто. Неистовый Роланд,XIV, 84 (перевод А. Курошевой).
228.
… сенатор времен упадка Рима… — Варрон в цитате Нония Марцелла(Nonius Marcellus. De indiscretis generibus).
Христиане особенно хорошо знают, что любопытство есть первородный грех и исконное зло в человеке. Стремление умножить свои познания, тяга к мудрости с самого начала были на пагубу человеческому роду; это и есть путь, который привел человека к вечному осуждению. Гордыня — вот источник гибели и развращения человека; она побуждает человека уклоняться от проторенных путей, увлекаться новшествами; она порождает стремление возглавлять людей заблудших, ставших на стезю гибели; она заставляет человека предпочитать быть учителем лжи и обмана, чем учеником в школе истины, который дает вести себя за руку другому по проложенному и праведному пути. Именно это имеет в виду древнегреческое изречение, гласящее, что суеверие следует за гордыней, повинуясь ей, как отцу [229] : .
229.
… суеверие следует за гордыней… — Согласно Стобею (Антология,изреч. 22), это изречение Сократа.
О, мышление, какая ты помеха для людей! Сократ был изумлен, узнав, что бог мудрости присвоил ему прозвание мудреца; разобравшись в себе, он не нашел никаких оснований для этого божественного постановления [230] . Он знал людей столь же справедливых, выдержанных, мужественных и ученых, как он сам, притом еще более красноречивых, более прекрасных и более полезных отечеству. В конце концов он пришел к выводу, что он не лучше других и мудр только тем, что не считает себя мудрецом, и что его бог видит большую глупость в том, что человек так превозносит свое знание и мудрость, ибо наилучшей наукой для человека является наука незнания и величайшей мудростью — простота.
230.
Сократ был изумлен, узнав, что бог мудрости присвоил ему прозваниемудреца… — Платон. Апология Сократа, 21 а.
Священное Писание зовет жалкими тех людей, которые много мнят о себе. «Чем гордится земля и пепел? Чем ты» — говорит оно человеку [231] . А в другом месте Писания сказано: «Бог сделал человека подобным тени; И кто сможет судить о ней, когда с заходом солнца она исчезнет?» [232] . От нас действительно ничего не останется. Мы далеки еще от понимания божьего величия и меньше всего понимаем те творения нашего создателя, которые явственно носят на себе его печать и являются всецело делом его рук. Для христиан натолкнуться на вещь невероятную — повод к вере. И это тем разумнее, чем сильнее такая вещь противоречит человеческому разуму. Если бы она согласовалась с разумом, то
231.
Чем ты кичишься? — Книга Иисуса, сына Сирахова, X, 9.
232.
Бог сделал человека подобным тени… — Это изречение, как ипредыдущее, было вырезано на потолке библиотеки Монтеня с ошибочной ссылкойна Книгу Иисуса, сына Сирахова, VII. Монтень либо сам сочинил это изречение,либо почерпнул его у какого-нибудь автора, введшего его в заблуждение.
233.
Бог лучше познается неведением (лат.). — Августин. De ordine, II, 16.
234.
Относительно деяний богов благочестивее ипочтительнее верить, нежели знать (лат.). —Тацит. Германия, 34.
Платон полагает [235] , что нечестиво слишком углубляться в исследование вопроса о боге, о мире и первопричине всего сущего.
Atque illum quidem quasi parentem huius universitatis invenire difficile; et cum iam inveneris, indicare in vulgus, nefas [236] , — заявляет Цицерон.
Мы часто говорим: «могущество, истина, справедливость». Все это слова, означающие нечто великое, но мы не имеем представления об этом величии, не понимаем его. Мы говорим, что бог боится, гневается, любит, —
235.
Платон полагает… — Законы, VII, 821 а.
236.
Трудно познатьтого, кто создал вселенную; если же тебе удалось познать его, то описыватьего ко всеобщему сведению нечестиво (лат.). — Цицерон. Тимей, 2, 6.
но все это чувства и страсти, которые не могут быть у бога такими же, как у нас, и мы не в состоянии себе представить, каковы они у него. Только сам бог может познать себя и истолковать свои творения.
Желая приблизить бога к нам, свести его на землю, где мы распростерты во прахе, мы неправильно применяем к нему наши слова. Возьмем, к примеру, слово «благоразумие», означающее способность различать добро и зло; может ли это слово иметь отношение к нему, которому чуждо всякое зло [238] ? Или еще «разум» и «понимание», которыми мы пользуемся для уяснения непонятных нам вещей, — разве эти понятия применимы к богу, для которого нет ничего непонятного? Или еще: «справедливость», воздающая каждому должное и установленная для людей и человеческого общежития, — какова она в боге? Что представляет, далее, в применении к богу «умеренность», означающая ограничение телесных наслаждений, если им вообще нет места в боге? И столь же мало относится к нему «стойкость» в перенесении боли, опасностей и тяжелых трудов, поскольку все эти вещи ему чужды. Вот почему Аристотель утверждает, что бог одинаково свободен как от добродетели, так и от порока [239] . Neque gratia neque ira teneri potest, quod quae talia essent, imbecilla essent omnia [240] .
237.
Выражая смертными словами бессмертные вещи (лат.). — Лукреций, V, 122.
238.
… может ли это слово иметь отношение к нему… — Монтень здесьпересказывает Цицерона (О природе богов, III, 15).
239.
… бог… свободен… от добродетели… и от порока. — Аристотель.Никомахова этика, VII, 1.
240.
Ни гнев, ни милость ему неведомы: ибо если бы он былподвержен им, это означало бы в нем слабость (лат.). — Мысль Эпикура в изложенииЦицерона: О природе богов, I, 17.
Какова бы ни была наша доля познания истины, мы достигли ее не нашими собственными усилиями. Бог достаточно открыл нам истину через апостолов, выбранных им из народа, из людей простых и темных, чтобы просветить нас в отношении его удивительных тайн: наша вера не есть приобретение, сделанное нами самими, она — дар щедрости другого. Нашу религию мы получили не путем размышления или усилий нашего разума, а по воле другого, его властью. В делах веры слабость нашего разума больше нам помогает, чем его сила, и наша слепота ценнее нашей прозорливости. Божественная истина открывается нам больше с помощью нашего неведения, чем наших познаний. Нет ничего удивительного в том, что мы не в состоянии постигнуть это сверхъестественное и небесное знание с помощью наших земных и естественных средств; поэтому отнесемся к нему со смирением и покорностью, ибо сказано в Писании: «погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну» [241] . Где он, мудрец? Где писатель? Где спорщик века сего? Разве не сделал бог глупой мудрость мира сего? Так как мир не в состоянии был путем мудрости постигнуть бога, то богу угодно было спасти верующих с помощью проповеди.
241.
… погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну. — АпостолПа вел. I послание к коринфянам, 1, 19.
Перейду теперь к рассмотрению вопроса, в силах ли человек найти то, что он ищет, и обогатили ли его каким-нибудь новым знанием или установлением незыблемой истины те поиски, которые он вел на протяжении стольких веков.
Я полагаю, что, если говорить по совести, человек должен будет сознаться, что весь итог столь долгих исканий свелся к тому, что они заставили его понять и признать его слабость. В результате длительного изучения мы пришли лишь к подтверждению и оправданию того неведения, которое было присуще нам от природы. С подлинно учеными людьми случилось то же, что происходит с колосьями пшеницы: они гордо высятся, пока стоят пустые, но стоит им созреть и наполниться семенами, как они начинают клониться долу и никнуть. Точно так же и люди: после того как они все испробовали, исследовали и убедились, что нет ничего прочного и устойчивого во всем этом хаосе наук и ворохе разнородных накопленных знаний, что все это суета, — они отреклись от своей гордыни и оценили свое естественное состояние.