Опыты (Том 3)
Шрифт:
Formae, aetates, vestitus, ornatus noti sunt: genera, coniugia, cognationes omniaque traducta ad similitudinem imbecillitatis humanae: nam et perturbatis animis inducuntur; accipimus enim deorum cupiditates, aegritudines, iracundias. [330]
Это все равно, что обожествлять не только веру, добродетель, честь, согласие, свободу, победу, благочестие, но и вожделение, обман, смертность, зависть, старость, страдания, страх, лихорадку, злополучие и другие напасти нашей изменчивой и бренной жизни.
329.
Вещи, весьма далекие божественной природе и недостойные того, чтобы ихприписывали богам (лат.) — Лукреций, V,123.
330.
Известны облик богов, их возраст, одежды, убранство, родословные,браки, родственные связи и все прочее перенесено на них по аналогии счеловеческой немощью; нам изображают их испытывающими волнения, знаем же мыо страстях богов, об их болезнях, гневе (лат.) — Цицерон. О природе богов, II, 28.
Египтяне
331.
К чему вводить в храм наши дурные нравы? О души, погрязшие в земныхпомыслах и неспособные мыслить возвышенно! (лат.). — Персий, II, 61.
332.
… иначе они неминуемо лишились бы… почитания. — Это приводитсяу Августина (О граде божием, XVIII, 5).
Раз уж человек желает сравняться с богом, говорит Цицерон [333] , он поступил бы лучше, наделив себя божественными свойствами и совлекши их на землю, вместо того чтобы воссылать на небо свою тленную и жалкую природу; но, говоря по правде, человек, побуждаемый тщеславием, делал на разные лады и то и другое.
Я не могу поверить, что философы говорят серьезно, когда устанавливают иерархию своих богов и вдаются в описание их союзов, их обязанностей и их могущества. Когда Платон говорит о жезле Плутона и о телесных наградах и наказаниях, которые ожидают нас после распада наших тел, сообразуя эти воздаяния с тем, что мы испытываем в этой жизни [334] , —
333.
… говорит Цицерон… — Тускуланские беседы, I, 26.
334.
Когда Платон говорит о… наградах и наказаниях… — Платон. Горгий524 b — 526 d; Государство, X, 614 а — 616 а.
или когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный коврами, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в котором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспособляющиеся к нашей глупости: они стремятся привлечь и соблазнить нас этими описаниями и обещаниями, доступными нашим земным вкусам. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подобное заблуждение и надеются после воскресения вернуться к земной и телесной жизни со всеми мирскими благами и удовольствиями. Можно ли поверить, чтобы Платон — с его возвышенными идеями и столь близкий к божеству, что за ним сохранилось прозвище божественного, допускал, что такое жалкое создание, как человек, имеет нечто общее с этой непостижимой силой? Можно ли представить себе, чтобы он считал наш разум и наши слабые силы способными участвовать в вечном блаженстве или терпеть вечные муки? От имени человеческого разума следовало бы сказать ему: если те радости, которые ты сулишь нам в будущей жизни, такого же порядка, как и те, которые я испытывал здесь на земле, то это не имеет ничего общего с бесконечностью. Даже если все мои пять чувств будут полны веселья и душа будет охвачена такой радостью, какой она только может пожелать и на какую может надеяться, это еще ничего не значит, ибо меру ее возможностей мы знаем. Если в этом есть хоть что-нибудь человеческое, значит в этом нет ничего божественного. Если оно не отличается от нашего земного существования, то оно ничего не стоит. Все радости смертных тоже смертны. Если нас еще может трогать и радовать в будущем мире то, что мы узнаем наших родителей, наших , детей и наших друзей, если мы еще ценим такие удовольствия, то это показывает, что мы находимся еще во власти земных и преходящих радостей. Мы не в состоянии достойным образом оценить величие этих возвышенных и божественных обещаний, если способны их как-то понять; ибо для того, чтобы представить их себе надлежащим образом, их следует мыслить невообразимыми, невыразимыми, непостижимыми и глубоко отличными от нашего жалкого опыта. «Не видел того глаз, — говорит апостол Павел, — не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» [336] . И если для того, чтобы сделать нас к этому способными, потребуется преобразовать и изменить наше существо (как ты этому учишь, Платон, путем описанных тобой очищений), то это изменение должно быть таким коренным и всесторонним, что мы перестанем быть в физическом смысле тем, чем были:
335.
Тайные тропинки прячут их, и миртовый лес прикрывает кругом; самасмерть не избавляет их от забот (лат.) — Вергилий. Энеида, VI, 443 —444.
336.
… что приготовил Бог любящим Его. — Апостол Павел. I послание ккоринфянам, II, 9.
и эти награды на том свете получит уже какое-то другое существо:
quod mutatur, dissolvitur; interit ergo: Traiciuntur enim partes atque ordine migrant. [338]Ибо когда мы говорим о метемпсихозе Пифагора и о том, как он представлял себе переселение душ, то разве мы думаем, что лев, в котором воплотилась душа Цезаря, испытывает те же страсти, которые волновали Цезаря, или что лев и есть Цезарь! Если бы это было так, то были бы правы те, кто, оспаривая это мнение Платона [339] , упрекали его в том, что в таком случае могло бы оказаться, что превратившаяся в мула мать возила бы на себе сына, и приводили другие подобные нелепости. И разве новые существа, возникшие при этих превращениях одних животных в других того же вида, не будут иными, чем их предшественники? Говорят, что из пепла феникса рождается червь, а потом другой феникс [340] ; можно ли думать, что этот второй феникс не будет отличаться от первого? Мы видим, что шелковичный червь умирает и засыхает и из него образуется бабочка, а из нее в свою очередь другой червь, которого нелепо было бы принимать за первого. То, что однажды прекратило существование, того больше нет [341] :
337.
Гектором был тот, кто воевал, но тот, кого влекли кони Ахиллеса, небыл больше Гектором (лат.). —Овидий. Скорбные песни, III, 11, 27.
338.
Что меняется, то разрушается и, следовательно, гибнет: ведь частисмещаются и выходят из строя (лат.). —Лукреций, III, 756.
339.
… были бы правы те, кто, оспаривая эти мнения Платона… —Монтень имеет в виду неоплатоника Порфирия (233–305), в своих комментарияхк Платону исправлявшего в этом месте Платона. — См. Августин. О градебожием, X, 30.
340.
… из пепла феникса рождается червь, а потом другой феникс… —Плиний Старший. Естественная история, X, 2.
341.
… что однажды прекратило существование, того больше нет. — Вприводимой на этих страницах полемике с Платоном Монтень отвергает, вразрезс католическим вероучением, бессмертие души. Это было большой смелостью состороны Монтеня; достаточно вспомнить, что за подобное высказывание («Послесмерти
И когда в другом месте, ты, Платон [343] , говоришь, что этими воздаяниями в будущей жизни будет наслаждаться духовная часть человека, то ты говоришь нечто маловероятное.
342.
Да и если бы после смерти вещество нашего тела было вновь собрановременем и приведено в нынешний вид и если бы нам дано было вторично явитьсяна свет, то это все-таки не имело для нас никакого значения, так как памятьо прошлом была бы уже прервана (лат.). — Лукреций, III,859 сл.
343.
… когда в другом месте… Платон… — Это приводит Плутарх (Олице, видимом на диске луны, 28).
Ибо тот, кто будет испытывать это наслаждение, не будет больше человеком, а следовательно, это будем не мы; ведь мы состоим из двух основных частей, разделение которых и есть смерть и разрушение нашего существа:
Inter enim iacta est vitai pausa, vageque Deerrarunt passim motus ab sensibus omnes. [345]344.
Вырванный из орбиты и находящийся вне тела глаз не в состоянии узретьникакого предмета (лат.). — Лукреций,III, 563.
345.
Тут наступил перерыв бытия, и тела в беспорядочном движении блуждали,лишенные чувств (лат.). — Лукреций, III, 859.
Не говорим же мы, что человек страдает, когда черви точат части его бывшего тела или когда оно гниет в земле:
Et nihil hoc ad nos, qui coitu coniugioque Corporis atque animae consistimus uniter apti. [346]Далее, на каком основании боги могут вознаграждать человека после его смерти за его благие и добродетельные поступки, раз они сами побудили его к этому и совершили их через него? И почему они гневаются и мстят ему за его порочные деяния, раз они же сами наделили его этой несовершенной природой, между тем как самое ничтожное усилие их воли могло бы предохранить его от этого? Разве не это самое возражение Эпикур приводил с большей убедительностью против Платона, прикрываясь нередко следующим изречением: «Обладая лишь смертной природой, нельзя установить ничего достоверного о природе бессмертной. Она всегда сбивает нас с толку, в особенности, когда вмешивается в божественные дела». Кто яснее понимает это, чем мы? Ибо хотя мы и даем нашему разуму точные и непогрешимые наставления, хотя мы и освещаем путь его святым светочем истины, которым богу угодно было наделить нас, однако мы каждодневно видим, что стоит ему хоть немного уклониться от обычной тропы, свернуть с пути, проторенного и проложенного церковью, как он тотчас же запутывается и начинает блуждать без руля и без ветрил в безбрежном море зыбких и смутных человеческих мнений. Как только разум теряет эту верную столбовую дорогу, он устремляется по тысяче различных путей.
346.
Это не имело бы значения для нас, поскольку мы в нашем существованиисоставляем некое единство благодаря связи и союзу душ и тела (лат.). — Лукреций, III, 845 ел.
Человек может быть только тем, что он есть, и представлять себе все только в меру своего понимания. Когда те, кто всего-навсего люди, — говорит Плутарх [347] , — берутся судить и рассуждать о богах и полубогах, это еще большая самонадеянность, чем когда человек, ничего не смыслящий в музыке, берется судить о тех, кто поет; или когда человек, никогда не бывавший на поле боя, пробует рассуждать об оружии и способах ведения войны, полагая, что с помощью легковесных догадок можно разобраться в существе того искусства, которое выше его понимания. На мой взгляд, древние думали, что возвеличивают божество, приравнивая его к человеку, наделяя его человеческими способностями, самыми затейливыми прихотями и самыми низменными потребностями; предлагая ему в пищу наше мясо; забавляя его нашими плясками, шутками и фокусами; предлагая ему наши одеяния и наши дома; услаждая его запахом благовоний и звуками музыки, празднествами и цветами. Наделяя божество нашими порочными страстями, они льстиво приписывали его правосудию бесчеловечную мстительность и увеселяли его зрелищем разрушения и разорения того, что оно само создало и охраняло. Так поступил, например, Тиберий Семпроний [348] , предав огню и принеся в жертву Вулкану богатую военную добычу и оружие, захваченное им у неприятеля в Сардинии. Павел Эмилий [349] принес в жертву Марсу и Минерве добычу, доставшуюся ему в Македонии. Александр, придя к Индийскому океану [350] , бросил в его воды в честь Фетиды несколько больших золотых сосудов и устроил, кроме того, на своих алтарях бойню, принеся в жертву не только невинных животных, но и людей. Человеческие жертвоприношения были обычными у многих народов, в том числе и у нашего; я думаю, что ни один народ не представлял исключения в этом отношении.
347.
Человек может быть только тем, что он есть… — Плутарх. Почемубожественное правосудие иногда не сразу наказывает виновных, 4.
348.
Тиберий Семпроний Гракх — отец народных трибунов.
349.
Павел (Павл) Эмилий — см. прим. 4, т. I, гл. XLIV.
350.
Александр, придя к Индийскому океану… — Имеется в виду походАлександра Македонского в 327 г. до н. э. в западную Индию. — Фетида —божество водной стихии, супруга Океана. — Монтень опирается на ДиодораСицилийского (XVII, 104), хотя у последнего ничего не говорится очеловеческих жертвоприношениях.
Геты [352] считали себя бессмертными; умереть значило для них отправиться к своему божеству Салмоксису. Каждые пять лет геты посылали к Салмоксису кого-либо из своих соплеменников, чтобы попросить его о самом необходимом. Посланца избирали по жребию, и обряд этот совершался таким образом: сначала ему устно передавали то или иное поручение, после чего трое воинов выстраивались в ряд с тремя копьями в руках, а другие со всего размаху бросали обреченного на них. Если он при этом получал смертельную рану и тотчас же умирал, это считалось верным признаком божественного благоволения. Если же вестник не умирал сразу, геты считали, что он порочный и недостойный человек, и избирали другого посланца вместо него.
351.
Он [Эней] схватил четырех юношей, сыновей Сульмоны, и еще четырехсыновей Уфента, чтобы принести их живыми в жертву теням преисподней(лат.). — Вергилий. Энеида, X, 517–519.
352.
Геты — древнее племя, жившее во Фракии. — Салмоксис — божествогетов. — Приводимое сообщение о гетах почерпнуто Монтенем у Геродота, IV,94.