Орда II
Шрифт:
И с этими словами скинул сапоги со штанами быстрым движением, спокойно уложив их в мешок для переправы предназначенный, при этом нагло уставившись на тело обнажённое, высокородную «муже резку» разглядывая во всех её интимных деталях с близкого расстояния.
Дева стояла вплотную к огню, и он совершенно отчётливо мог разглядеть всё в самых мельчайших подробностях. Глаза его замаслились, в горле ком возник непонятно из чего скатанный. Он его с великим трудом протолкнул будто сухое без воды проталкивал.
Кайсай внимательно рассматривал узор чёрно-матовый, тот, что первым в глаза бросился. Затем
Дева же, не видя его вожделенных глаз, тем не менее, уже не улыбалась как давеча, внимательно рассматривая его мужское достоинство. Она была абсолютно уверена, что перемена настроенья рыжего заключалась в том, что Кайсаю стало стыдно за возбуждение. Но ошиблась и потому не понимала происходящего, почему он вдруг серьёзным таким сделался, да как показалось даже трезвым. Ни в одном глазу!
А Кайсай ведя взглядом по завихрениям ведьминым, неожиданно для себя стал в голове прокручивать события последних дней, опосля ухода от наставника. И чем дальше углублялся в свои размышления, тем больше убеждался в том, что всё с ним содеянное было неслучайно и имеет далеко идущие последствия. Он даже поглядел на небо, оторвавшись от тела девичьего в надежде увидеть того, чьей рукой направляем в пути да разумом кого наставляется на дорожке жизненной.
Кайсай изначально не боялся закона «не татить», так как никогда не грешил воровством и не собирался промышлять в будущем. Проходить проверку на «вшивость» в одре тоже не боялся ни капельки. Наблюдательность натренированная да мгновенная реакция не давали ни шанса провокаторам его обмануть иль подставить как-нибудь.
Не боялся закона «не блядить», чего боялись многие. Хоть язык у рыжего и был без костей да подвешен, как следует, что на девках заречного поселения отточен до остроты лезвия, за что с благодарностью тут же вспомнил деда-наставника, но и придержать он его всегда мог с лёгкостью. Да и вообще, шутки шутками, а когда начинались разговоры серьёзные, язык у него сам отнимался, а он в тугодума оборачивался.
А вот последнего закона «не еть», он побаивался. Особенно испугался как раз загостив у Апити. Когда ничего не мог сделать с этим треклятым органом. И теперь словно прозрел, осознавая с удивлением, что судьба не просто так провела его через лесную «меченую», а подарила ему колдовскую защиту от соблазна пагубного. Кайсай был уверен, что даже коли сознательно его решат провоцировать на нарушение закона этого, как делала теперь дева золотоволосая, пусть даже просто из баловства, а не со злым умыслом, то он способен противостоять искушению, стоит лишь вспомнить о лесной ведьме да её хохоте.
Рыжий даже улыбнулся по-доброму, вспоминая голую развратницу, живущую с лесной нежитью наперекор пересуду народному и про себя, пожелал им счастья да благоденствия. И эта золотоволосая «меченая» тоже возникла на его пути не запросто так. Она какой-то знак судьбы, и он готов был голову дать не отсечение, что с этой красавицей их в будущем что-то будет связывать и похоже очень крепко суровой ниточкой.
Дева, заметив, что рыжий пристально да со знанием дела рассматривает её колдовские узоры
– Чего пялишься? Невидаль узрел?
– Ну, почему ж? – ответил воин запросто, – я с этой красотой прекрасно ознакомлен в подробностях. Только что от такой ведьмы «меченой» иду с излечения. Оттого, кстати, и запоздали за ордой, ускакавшей от нас.
– Что за ведьма? – тут же встрепенулась Матёрая, в раз всю спесь растеряв как не было, – где ты здесь нашёл «меченую»? Что ты тут брешешь несуразицу?
Кайсай не чувствуя подвоха, даже удивился несколько.
– В лесу нашем сидит. Она там за еги-бабу посажена. Меня подранили слегка, так она вылечила.
И с этими словами он обернулся, спину показывая, убирая при этом косу на грудь, шрам открывая для обозрения. Тонкий пальчик скользнул по шраму словно «плеть нервная», но, не стегая, как Апити, а будто протянули ею с лаской да нежностью. Рыжий выгнулся дугой крутой от мурашек щекочущих, что пробежали табуном при её прикосновении.
– Только плетью не тронь, – простонал он вдруг жалобно, от её рук отстраняясь на расстояние.
Красавица резко убрала пальчики, но во взгляде её засверкали молнии.
– Как зовут её? – прошипела Матёрая сквозь зубы стиснутые.
Этот тон шипящий, Кайсаю не понравился. В ней он почуял угрозу явную своей спасительнице да машинально соврал, даже не задумываясь:
– Так не знаю я, – да тут же сообразив, добавился, состроив из себя простака деревенского, – разве еги-бабу кликают? Еги-баба она и есть еги-баба. По завету посаженная да лишённая прошлого.
Золотые Груди глубокий вдох сделала, как бы успокаиваясь, после чего задумавшись проговорила примирительно:
– Ладно. Проехали.
Только сейчас рыжий понял, что опять сболтнул что-то лишнее да чтоб как можно быстрей закончить с допросами, кинулся собираться, к переправе вещи подготавливая.
Какое-то время Золотые Груди ещё постояла возле рыжего соображая видимо, продолжить пытать его с пристрастием иль не стоит покамест до поры до времени и, решив, что не стоит, отвернулась да к своему коню двинулась.
Как потом Кулик рассказал, он это испытание тоже прошёл с честью-достоинством, только в отличие от Кайсая исключительно со страха смертельного. Он так испугался за свой срам перед девами, что предмет позора зашевелился панически, но, не наружу стремясь, а внутрь тела карабкаясь…
Форсировав реку глубокую, они так и поехали впятером до самого Поля Дикого. Отряд поляниц под управлением Золотых Грудей, что как выяснил Кайсай у сопровождения, в сёстрах звали по-простому Золотце, возвращались из некого колдовского Терема, о коем золотоволосые хоть и были по дороге разговорчивы, но замолкали всякий раз, как только касались этого логова.
Совместно путешествовать оказалось на редкость весело, интересно и даже получалось забавно порой. К общему удовлетворению все признали безоговорочно, что благодаря хорошей компании весь долгий путь укоротился до перехода короткого, да и время пролетело незаметней словно не мерно шло, а неслось галопом в степи. Все это признали, кроме Золотца, что ехала впереди, ни обращая на спутников никакого внимания, совсем не участвуя во всеобщем веселии.