Орджоникидзе
Шрифт:
"Письмо Старика написано, как видно, в начале марта, теперь, должно быть, он до некоторой степени успокоился".-
Еще через несколько дней Надежда Константиновна известила: "Дорогие друзья, получили сразу два ваших письма (о местных делах и о намеченных планах) и 2 листка: "За партию" и платформу. Горячо приветствуем".
Это было последнее, что дошло до Серго.
В первых числах апреля в Москве Орджоникидзе встретился с Малиновским.
"Решено, — с интересом читал донесение полковника Заварзина директор департамента полиции Белецкий, — если обстановка не изменится, сорганизовать летом текущего года ряд заседаний нового Центрального
В видах ознакомления активной партийной среды с взглядами и намерениями центра партии предложено устройство в возможно большем числе местностей империи ряда нелегальных законспирированных собраний. Из коих первое должно состояться в ближайшем будущем в г. С.-Петербурге под непосредственным руководством "Серго". По имеющимся предположениям, он намерен на днях выехать в г. С.-Петербург для осуществления вышеуказанного собрания".
Господин Белецкий тут же приказал:
— За "Прямым" [38] установить круглосуточное строжайшее наблюдение.
38
"Прямой" — так довольно метко окрестила Серго охранка.
Полковник Заварзин не поскупился, выделил трех наиболее смышленых филеров. Посыпались рапорты:
"Прямой" встретился с неизвестным, прибывшим с Казанского вокзала…"
"На Патриарших прудах "Прямой" 40 минут беседовал с "Кобой", центровиком…"
"Перед отходом скорого поезда "Москва-Одесса" "Прямой" появился на вокзале. Что-то сунул в руку кавказцу или еврею, следовавшему в вагоне № 4".
Ночью 9 апреля Заварзин, никому не доверяя, торопливо писал телеграмму.
"Срочно. Петербург.
Лично начальнику охранного отделения.
9 апреля Николаевского вокзала поездом № 8 выехали Москвы Петербург центровики эсдеки Серго и кооптированный Коба. Примите наблюдение филеров Андреева, Атрохова, Пахомова. Последнего верните.
Ликвидация желательна, но допустима исключительно лишь местным связям без указания источников на Москву, Полковник Заварзин. № 289303".
Серго чувствовал себя уверенно. В бумажнике у него лежал паспорт на имя Гасана Новруз-оглы Гусейнова, крестьянина деревни Сарван Борчалинского уезда Тифлисской губернии. Безупречный документ, ни одна буква не исправлена, все в неприкосновенности. От такого "вида на жительство" подлинный Новруз-оглы отказался единственно ввиду смерти. Бедняга умер несколько месяцев назад.
Эта подробность смутила опытную подпольщицу Веру Швейцер. Она порекомендовала паспорт на прописку в полицию не посылать.
— Устроим вас, Серго, на конспиративной квартире.
Орджоникидзе согласился, к удовольствию филеров. В их обязанности как раз входило выведать петербургские связи "Прямого". Потому-то его и не взяли сразу на перроне вокзала, наводненного сыщиками.
Первыми, кто смутил Серго в имперской столице, были… мороз и старый величавый лакей Стасовых. Посидев с полчасика в санях — на очередную явку надо было ехать в конец Обводного канала, — Серго так замерз
— Ты, голубчик, сам как-нибудь вытащи мой кошелек и отсчитай, сколько тебе следует.
Наутро, прочитав, что накануне было восемнадцать градусов мороза, Серго воскликнул:
— Если бы я знал, что так холодно, обязательно бы умер!
А о страхе, что на него нагнал лакей Стасовых, шутки ради, написал в Тифлис Елене Дмитриевне:
"Ваш дворецкий с бородой графа захотел от меня получить визитную карточку, у меня же, к сожалению, не оказалось и простой картонной бумажки. Долго уламывал. Беседовал с вашими. Сделал все, что нужно… Виделся еще кое с кем; надеюсь, что дела пойдут недурно".
Сердце — вещун, говорят в народе. На этот раз оно что-то спасовало или Серго за делами не услышал. Лишь на четвертый день жизни в Петербурге на Невском он заметил за собой хвост. Кликнул лихача, приказал: "Побыстрее, дам на водку". Чуть погодя оглянулся. Сзади — другие сани, за ними еще одни. Протянул лихачу трешницу: жми изо всех сил.
Раздались свистки. Наперерез бросились городовые, из подворотен выскочили дворнику
Орджоникидзе продолжал верить в силу своего "железного", как говорили подпольщики, паспорта, тем более что при обыске у него ничего компрометирующего не нашли. В карманах были только рецепт на лекарство и письмо — коротенькое, деловое — в контору братьев Лианозовых, бакинских промышленников.
Первый допрос длился минут десять.
Ротмистр из охранного отделения без интереса задал несколько пустяковых вопросов: где взял паспорт, зачем пожаловал в Санкт-Петербург, где и какое родство имеет?
Уходя, ротмистр не забыл предложить папиросу. Вежливо осведомился:
— Имеете какие-нибудь просьбы?
— Отпустите, господин, на волю, мне лечиться надо. Сколько дней лекарство не могу заказать, рецепт забрали.
— Так-так, — бросил на прощание ротмистр. Новый допрос состоялся не скоро. Прежде сам господин Белецкий должен был побывать с докладом у министра внутренних дел.
— В наши сети, наконец, влетела большая птица, — удовлетворенно говорил шеф полиции. — Этот бывший дворянин Орджоникидзе, по нашей картотеке — "Прямой", непримирим и, тем более, неподкупен. Пользуется неограниченным доверием Ленина. Полагаю, должен быть заключен в Шлиссельбургскую крепость.
— Полностью разделяю ваше мнение, — отозвался министр.
11
В среду, десятого октября 1912 года, на Ореховый остров Ладожского озера доставили из Санкт-Петербурга очередную партию каторжан. Все в серых бушлатах, на бритых головах ушанки из шинельной материи, на ногах кандалы.
Теперь всего пути несколько сот шагов. Шлиссельбург — Ключ-город, или, как его в старину называли, крепость Орешек, у самого гранитного берега.
С причала хорошо видна высокая каменная стена, охватившая всю цитадель. В центре низко прорезанные, окованные железом ворота. У ворот полосатая будка часового и такой же полосатый фонарный столб.
Злой волей самодержцев заслуженная русская крепость на Неве превращена в державную каторжную тюрьму. С царя Петра повелось. Он заточил в крепость провинившуюся жену Евдокию. Что великий сделал в буйном гневе, то вырождавшиеся, мелкие, неуверенные в своей судьбе возвели в государственный обычай.