Орджоникидзе
Шрифт:
Серго взял листок с рукописным текстом, с удовольствием прочел: «Теперь эти жалкие рабы жалкого царя стараются поднять и у нас, в Тифлисе, братоубийственную войну! Они требуют вашей крови, они хотят разделить вас и властвовать над вами.
Вы — армяне, татары, грузины, русские! Протяните друг другу руки, смыкайтесь теснее и на попытки разделить вас единодушно отвечайте: „Долой царское правительство! Да здравствует братство народов!“
Протяните друг другу руки и, объединившись, сплачивайтесь вокруг пролетариата, действительного могильщика царского правительства — этого единственного
Остаток дня и ночь пролетели незаметно. Забрезжил рассвет. Пора было выбираться из подпольной типографии. Поработали хорошо, хотя и устали. С этим считаться не приходилось. Серго и Камо принялись укладывать прокламации в припасенные корзинки кинто. Внизу — листовки, сверху — зелень, яйца, лаваш, прочая снедь.
Около полудня Серго с друзьями из фельдшерской школы затесались в многотысячную толпу армян, татар, персов, грузин, русских, запрудивших двор кафедрального Ванкского собора. Это было единственное место, где полиция не смела разгонять тифлисцев, потрясенных, разгневанных национальной резней, спровоцированной властями в городах Бакинской губернии. Юноши быстро роздали одну, вторую, третью тысячу прокламаций. Камо притащил еще несколько увесистых пачек. Их также нетерпеливо расхватали. В первые минуты люди по привычке оглядывались, косились на соседей, потом листовки стали читать открыто, группами, вслух. Прежде чем разойтись по домам, приняли клятву сообща «бороться с дьяволом, сеющим рознь между нами».
Впереди вторая бессонная ночь. Комитет снова поручил двум друзьям напечатать прокламации и распространить их у собора. Там толпа побольше вчерашней. Запружены прилегающие улицы и переулки. Все возбуждены, шумно перекликаются, чего-то ждут. У многих в руках прокламации большевиков, отпечатанные на четырех языках. Двенадцатитысячного тираж оказывается непомерно малым.
Как и накануне, выступают представители высшего духовенства армян и татар, либералы разных национальностей. Их слушают без интереса. Сегодня уже не они задают тон. Святым отцам боязно. Людская река слишком полноводна и яростна. Вот-вот она вырвется из берегов. Уже кто-то подает добрый совет:
— Пойдем к Сионскому грузинскому собору, к главной мечети, на персидское кладбище и всюду поклянемся любить друг друга.
Десять или двенадцать тысяч грозно подхватывают:
— Пошли! По Дворцовой и Головинскому проспекту! [11]
Все строятся в ряды. Толпы больше нет.
Это неожиданно и для большевиков. Тифлисский комитет к демонстрации не готовился Времени на раздумье нет. Камо отыскивает Серго, торопливо бросает:
— Надо устроить настоящую социалистическую демонстрацию.
11
Дворцовая и Головинский проспект — аристократический центр старого Тифлиса. Ныне все это проспект Руставели.
Серго готов. Он зовет:
— Бежим в караван-сарай. В мануфактурных рядах у меня есть знакомый приказчик. Наш имеретин. Он даст красной матерки.
— Вай, молодец, — одобряет Камо. — Демонстрация без красного знамени — что джигит без коня!
Земляк
Теперь знамя вполне готово. Камо прячет его под широкую полу пальто, и оба друга бегут догонять демонстрантов. Те как раз огибают Эриванскую площадь, приближаются к дворцу наместника. Самое подходящее место поднять красный флаг и сказать речь.
— Я старше, — неожиданно и очень твердо напоминает Камо, — и ты слушай меня, Серго. Сразу двоим рисковать не нужно. Меня схватят, продолжишь ты!
Серго покорно кивает головой. Он знает: в таких случаях Камо неумолим.
В передних рядах Камо высмотрел двух рослых парней, хорошо ему знакомых. Попросил их пригнуться, стал им на плечи и развернул знамя…
Недели полторы спустя Миха Цхакая, собиравшийся в Лондон на III съезд партии, втолковывал приунывшему Камо:
— Ну, пойми же ты, упрямец! Ленин обязательно потребует самого подробного рассказа о демонстрации четырнадцатого февраля, а из тебя каждое слово надо тащить клещами.
Камо взмолился:
— Батоно Миха! Лучше я тебе достану еще один заграничный паспорт.
Миха не выдержал, рассмеялся.
— Какой хитрец! За паспорт тебе огромное спасибо… А сейчас не мучай, рассказывай.
— Клянусь, я в первый и в последний раз в своей жизни произнес речь, — сообщил для начала Камо. — Говорил я по-грузински, мало-мало сам переводил на армянский и русский. Объяснял, кому нужны погромы. Указал на всех националистов, как махровых, так и немножко красных. Все эти националисты — армянские, грузинские, татарские, которых до того в толпе было много и которые усердно ораторствовали во дворе кафедрального собора, — теперь исчезли. Они боятся красного знамени, как сова дневного света. Публика подтвердила — правильно!
Возле типографии газеты «Кавказ», где рабочие остановили машины и вышли приветствовать демонстрацию, ко мне сзади подкрались филер и околоточный надзиратель. Серго крикнул, бросился на филера. Околоточный схватил меня за пальто. Я, как уже говорил, стоял на плечах товарищей. Оглянулся, ударил околоточного в зубы. Он упал. Я тоже, лицом в землю. В ряды врезались казаки, им приказали захватить знамя. Я и околоточный лежали под ногами казачьих лошадей, они оказались приличнее своих хозяев и нас не раздавили. Эскадрон промчался.
Я — живой. Поднялся, полез на забор. Подоспел казак, ударил шашкой. По счастью, попал в руку, не в голову, как целил… Дальше слушать нечего. Перелез через забор. Увидал, на фаэтоне едет кинто. Я к нему. В подвале выпили по стаканчику вина. Кинто провел меня переулками в Темные ряды, оттуда на Хлебную площадь, там, знаешь, явочная квартира… Серго я больше не видал, — упавшим голосом добавил Камо, вытирая лицо большим пестрым платком.
— Да, вам встречаться больше не надо, — подтвердил Миха. — Серго уже предупрежден. Тебе придется заняться нелегальной оружейной мастерской, сейчас оружие нужно больше всего… Серго пусть спокойно заканчивает свою школу. Осталось совсем немного… Он нам нужен для Западной Грузии.