Орехов
Шрифт:
– Вам сюрприз!.. У нас всем сюрпризы, - смеясь от удовольствия, кричал отец.
– Выбирайте любую! Попугайная судьба, предсказание на Новый год!
Орехов, хмурясь, спросил:
– Выбирать?
– Любую, любую! Теперь потяните за хвостик! Тяните, не бойтесь, сейчас узнаете, что вас ожидает в новом году! Ну? Что?
Орехов потянул, в коробочке что-то щелкнуло, оттуда брызнуло несколько кружочков самодельного конфетти, коробочка развалилась, и там оказался вырезанный из раскрашенного картона розовый поросенок.
Женщины сдержанно засмеялись, та, что с ребенком, при этом
– Эмблема изобилия!
– кричал отец.
– Вас ожидает изобилие и счастье! Присаживайтесь к столу!
– Больше похоже, мне кто-нибудь должен свинью подложить.
Орехов сел рядом с Валей. Картонный репродуктор шумел и стрекотал, передавая музыку, ребенок хныкал, а отец, чуть захмелев, изо всех сил поддерживал праздничное настроение, произносил тосты за победу, за присутствующих воинов и, протягивая всем по очереди блюдо с маленьким пирогом, уговаривал брать побольше и потом в разговоре рассеянно подбирал щепоткой высыпавшуюся начинку и, улыбаясь среди оживленного разговора, отправлял ее в рот.
Валя, привстав, потянулась через стол, чтоб подать женщине с ребенком тарелку с капустой, и, опустившись на свое место, по-прежнему глядя не на Орехова, а куда-то в пространство, поверх стола, усмехаясь, сказала:
– Чему это приписать, что вы вдруг явились? Как это вы адрес запомнили? Удивительно!
Он не отвечал, и она обернулась наконец и посмотрела, чего это он молчит. И именно в эту минуту, когда он увидел опять ее глаза, ее длинную, мягко повернутую шею и подбородок, ее неприязненно сжатый рот, он разом вспомнил ее всю, со звуком ее голоса, стремительной походкой, с теплом ее дыхания около своего рта, с шершавой штопкой на локте кофточки, что была на ней и сейчас, и тогда, когда она, высоко сидя на выкрашенной белой краской табуретке посреди палаты, читала вот этим своим милым голосом, когда-то последним отзвуком ускользающего мира замиравшим в пустоте наркоза перед операцией. И вот теперь он с изумлением, точно ему кто-то дал прочесть то, что с полной ясностью сложилось в мозгу, начал понимать: "Я люблю ее, что же это такое? Я люблю ее, совершенно не знаю, что это значит, и все-таки я ее люблю".
– Что с вами?
– вдруг внимательно спросила Валя, пристально вглядываясь.
– Вы сказали, что я вас позабыл...
– Не говорила.
– Я ничего не позабыл. Никогда этого не было, чтоб забыл.
– А что же тогда!
– Я откладывал, - сказал он убитым голосом.
– Почему-то я все откладывал.
– А теперь уезжать?
– Теперь уезжать. Я никак не могу объяснить, как я это мог. Я сейчас сам этого совершенно понять не могу.
Валя быстро встала и подняла стакан.
– За благополучный отъезд!
– крикнула она и чокнулась с Ореховым.
– За отъезжающих! Ура!
Женщина с ребенком выпила и сказала старику:
– Вы, папа, рот призакройте, молчите и кушайте, - и положила ему немножко пирога.
Старик радостно посмотрел на пирог, прибрал со стола бороду и закрыл рот, продолжая сиять: ему, кажется, больше всех сегодня был праздник.
В сенях тяжело затопали, дверь отворилась, пахнуло
– Гостечка вам привел, принимайте!
– пропуская тощего впереди себя, возглашал Валуев, оживленно потирая замерзшие руки.
– Любите, жалуйте, Васильвасилич!
Оба они были выпивши, но не сильно.
– Милости просим!
– раскланиваясь с вошедшими, веселился отец и тотчас же подставил им шляпу со своими клееными коробочками.
– Пожалуйте! Сюрприз на выбор!
– Постой, погоди!
– отстранил его Валуев. Вытащив из кармана шубы и оборвав приставшую бумагу, обнажил бутылку коньяку и поставил посреди стола.
– Ну, знаете!
– всплеснул руками отец.
– Это что-то невероятное! В наше время - и армянский коньяк! Чудо!
– Это от Васильвасилича! Садись за это с барышней, Васильвасилич, рядом!
– Валуев, закусив губу, с сосредоточенным видом, точно при химическом опыте, раскупорил бутылку и налил тощему, потом себе, потом Вале и Орехову, нерешительно потянулся к бородатому старику, но старикова дочка отодвинула из деликатности стакан в сторону.
– А папаше?
– голосом расслабленного больного сказал Васильвасилич. Валуев, спохватившись, бросился наливать Валиному отцу.
Все, кому налили, выпили. Проснулся и заплакал ребенок на руках одной из женщин.
– Теперь вам сюрприз!
– опять подхватив шляпу с коробочками, закричал отец.
– Ну чего тебе еще? Потянуть? Васильвасилич, как? Потянуть мы можем? кричал Валуев и уступил ему очередь тянуть первому.
– Потянуть? Это мы можем!
– расслабленным голосом согласился Васильвасилич, сильно дернул за язычок коробочки, язычок оборвался так, что ничего не получилось, и затем уже не обращал внимания на болтовню отца и подставленную шляпу.
Валуев разломал коробочку руками, там оказалась вырезанная из игральной карты дама бубей.
– Тебе дамочка выходит! А, Васильвасилич! Дамочка!
Ребенок заплакал громче, Валуев досадливо сморщился, обернувшись:
– Ну это еще чего?
Но тотчас лицо у него прояснилось: Васильвасилич тихо засмеялся.
– Это напоминает, слышишь, Валуев?..
– Ну, ну, слушаю, - с готовностью улыбаясь, придвинулся Валуев.
– ...Ну там у одного... ну, с одной... эти, шуры-муры... Понимаешь? Все у них шито-крыто... Жена не подозревает, все вроде обошлось, и вдруг ему на квартиру телефон звонит. Он снимает: "Але, слушаю?" - ему оттудова пишшит: "Папоцка, я уже родился!" Это я анекдот говорю!
Валуев громко расхохотался, а Васильвасилич почти беззвучно рассмеялся, но как-то внутрь себя, а не наружу, как все люди, и при этом лицо у него только еще больше вытянулось.
Васильвасилич молча налил Вале и себе коньяку и отдал бутылку Валуеву, чтоб наливал дальше.
Тот, зайдя с другой стороны, постукал Валю толстым пальцем, нагнувшись к самому уху, сделал страшные глаза и, как о вещи настолько значительной, что о ней не говорится вслух, просипел ей в самое ухо:
– Это знаешь кто? Директор спирто-водочного! Ясно? Понятно? Вот кто.