Орел и полумесяц
Шрифт:
— Продолжай, — велел ей Антоний.
Габриэль прикрыла глаза, словно мысленно переносилась в те вряд ли счастливые для нее дни.
— Вместе с нами был один рыжеволосый парень-кельт с необычным именем Крафстар, — вновь зазвучал ее мелодичный голос. — Когда мы встретились с ним, его и еще нескольких человек из его племени вели к мести казни двое ваших воинов. Конечно же, мы с Зеной решили помочь им, и она показала им пару приемчиков, — на губах Габриэль появилась бледная улыбка, — отчего те улетели далеко. Увы, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад. Так было и в нашем случае. Мы не знали, кого спасли.
— Кого-кого? — передразнил ее друг Цезаря. — Бунтовщиков и варваров, выступавших против прогресса.
Бард сделала вид, что не слышала этих слов и невозмутимо продолжала свое повествование:
— Крафстар называл себя первым священником культа Единого Бога. Он рассказывал, что его храм захватили вы, римляне, и собирались его разрушить, но в последний момент Цезарь передумал и решил использовать его как укрепление. — При этих ее
«Как и всех женщин», — подумал Антоний.
— Похоже, он заметил эту мою черту и принялся рассказывать мне о своем боге — о том, какой он добрый и могучий и о том, как вера в него изменила его жизнь. Сначала я, заметив, что мою подругу раздражают эти разговоры, сказала ему, что мне и своих богов хватает, но я тогда была совсем юной, наивной девчушкой и вскоре развесила ушки и начала слушать его с раскрытым ртом. Идеалы этой религии казались мне такими возвышенными! Мне так хотелось узнать, какой он, этот Единый Бог, увидеть его так, как видела олимпийских богов, — она вздохнула. — Я забыла об одной пословице «Бойтесь своих желаний, они могут исполняться». В будущем мне действительно предстояло узнать этого бога и соприкоснуться с ним, но не так, как я представляла это себе тогда. Зена кривилась и хмурила брови, глядя на нас. Наверное, она думала, что Крафстар таким образом пытался строить мне глазки. К тому же она была сама не своя из-за предстоявшей схватки с Цезарем, одно имя которого выводило ее из себя. Было видно, что это поглощает все ее мысли. Наконец, корабль доставил нас окутанный туманом остров, так не похожий на места родной Греции. Здесь Зене предстояло помочь Боадицее, применив против Цезаря его же стратегию «Разделяй и властвуй». Не думаю, чтобы она при этом испытывала дружеские чувства к британской королеве. Может, разве что угрызения совести из-за того, что когда-то, встав на путь зла, пыталась убить ее. Но что-то общее между ними было. Обе были сильными, бесстрашными и неукротимыми воительницами, глядя на которых никто не осмелился бы сказать, что все женщины — слабый пол. Увы, этого нельзя было сказать обо мне. Я была слабачкой и обузой для Зены, неспособной быть по-настоящему полезной ей и путавшейся у нее под ногами. По крайней мере, так это видится мне.
— Почему ты такого о себе мнения? — спросил Марк, сам удивившись своему вопросу. Он ведь думал о ней точно также, но сейчас ему почему-то захотелось утешить девушку.
— Потому что так оно и есть, — отвечала она. — Я деревенская девчонка — наивная, глупая, болтливая и не умеющая хорошо постоять за себя. Зена всегда тряслась надо мной.
— Да ладно тебе! — махнул рукой Антоний. — Не перегибай палку! Кстати, о палках… ты не так уж плохо справляешься со своим шестом, можешь дать им по шее, если надо. Ну, а то, что тупенькая и болтливая — это да, что есть, то есть.
— Чего?! — вскинулась Габби.
Римлянин рассмеялся:
— Ну, вот видишь, когда такое говорят тебе другие ты злишься. Так отчего ты сама о себе ерунду говоришь?
— Да ну тебя! — фыркнула Габриэль.
— Ах-ах, — пропел Антоний. — Но что-то мы отклонились от темы, продолжай.
Личико Габби посерьезнело, и она, стряхнув с себя признаки недавней веселости, вернулась к рассказу:
— В то время, как Зена помогала Боадицее, мы с Крафстаром шли по лесу, и я восторженно слушала его очередную проповедь о Едином Боге. Я заслушалась его, а он, должно быть, заслушался самого себя, и мы легко угодили в западню и были схвачены вашим центурионом. Нас притащили в палатку Цезаря и бросили перед ним. Он сидел в золотом кресле, спиной к нам, но потом встал и медленной, мягкой поступью хищника направился к нам. Все его движения были полны тигриной грации, величия и силы, и только из-за одного этого я, тогдашняя наивная девчонка, уже готова была плениться им. Я знала о том, что это злейший враг моей подруги и о том, что он с ней когда-то сделал — тоже, но это лишь подстегивало мое воображение.
— Хорошие девочки любят плохих мальчиков, — снова улыбнулся Антоний.
Оба не замечали, что беседа между ними уже меньше всего напоминала допрос.
— Может, и так, — не стала обижаться она. — Я часто представляла себе то, как Цезарь мог выглядеть, но в реальности он оказался еще красивее и внушительнее. Больше всего меня поразили его черные большие глаза — пристальные и никогда не отводимые от тебя. В них виднелись не только ум и хитрость, но и какая-то затаенная боль. Я очень любила… люблю Зену, но мне было жаль ее врага, ее… палача, и я хотела узнать о причине этой боли, утешить его. Я видела этого опасного человека, этого «зверя», как называла его Зена, но не могла разглядеть в нем зла. Не был он злодеем, не был. Просто обычный живой и страдающий человек со своими достоинствами и недостатками. «Цезарь!» — выдохнула я, и мой голос предал меня, прозвучав восхищенно. Кажется, это позабавило его, и он насмешливо проговорил: «Он самый». Мое сердце упало. Пару минут Цезарь смотрел на меня, словно изучая, а заодно и что-то прикидывая. Затем он медленно проговорил с насмешливой улыбкой на губах: «Отдели чувства женщины от ее разума, и она твоя. Разделяй и властвуй.» Я вздрогнула, подумав о том, что эти слова могли относиться и ко мне. Мысленно я поругала себя за то, что так реагирую на него, напомнив себе о том, что это самый
— Цезарь всегда прав… был прав, — сказал ей соратник убитого императора.
— Да, проведя много времени с Крафстаром, я нашла его очень красивым и сильным, но теперь видела, что этот рыжеволосый красавец при атлетической внешности имел сердце мышонка. Потом я узнала об истинных причинах его поведения, но тогда посчитала его просто трусом. С Крафстара я перевела взгляд на Цезаря, от которого буквально веяло мужественностью. Мне вдруг безумно захотелось очутиться в его объятиях! — Габриэль покраснела и запнулась.
— Продолжай, — велел Антоний.
— Я сказала, верней, крикнула Цезарю, что Крафстар никакой мне не жених, на что он, ухмыльнувшись, ответил, что вкус у меня лучше, чем он думал. Потом генерал добавил, что коль так, я, должно быть, еще девственница и тем забавнее будет отдать меня солдатам, чтобы в их объятиях я рассталась с девственностью. После этого он, по его словам, собирался меня распять и дать знать об этом Зене. Я не верила его жестоким словам и напрямик сказала ему об этом. «Почему же я, по-твоему, не сделаю этого? — с той же насмешкой в голосе, но слегка удивленно спросил он. — Разве твоя подружка не рассказывала тебе о том, что я с ней сделал и о том, какое я чудовище?» «Рассказывала», — опустив глаза, тихо отвечала ему я. «Так почему же ты не веришь в то, что я способен и на это?» — допытывался он. Я покраснела как рак и, чувствуя себя дурочкой, пролепетала: «Потому что ты добрый… добрее, чем ты хочешь показать». В ответ он рассмеялся громким деланным смехом. «Добрый?», — переспросил он, когда наконец перестал смеяться. «Да, — с оттенком ласкового сочувствия сказала ему я, — ты добрый, просто одинокий и непонятый. И смех твой — смех сквозь слезы.» В его глазах появилось какое-то непонятное выражение, а еще мне почудилось в них желтоватое пламя, будто это были глаза волка. «Ты права в одном, маленькая подружка Зены, — проговорил он. — Мой смех — смех сквозь слезы, и смеюсь я только на людях. На моем лице с детства нарисована улыбка до ушей, но душа моя при этом плачет. Я мог бы заставить поплакать и тебя вместе со мной… на кресте, но не стану этого делать. Понравилась ты мне. И я понял, почему тебя так любит Зена…» Внезапно, его прекрасное лицо стало исступленным, и он с криком упал на ковер, забившись в судорожном припадке. Я не сильно растерялась, ведь не смотря на то, что меня многие считают дурочкой, кое-что понимаю в медицине и примерно знаю, как оказать помощь эпилептику. Присев рядом с ним, я придерживала его голову, зажав ее между своими коленями. Все это время Крафстар не подавал признаков жизни, будто являлся мебелью, а не человеком. Но мне тогда было не до него. Наконец, припадок у Юлия прошел, и он, придя в себя, удивленно поинтересовался, почему я его не убила, пока он был беспомощен. Я попыталась объяснить ему то, что ни за что не то, что не смогу убить, но и просто причинить какой-либо вред другому человеку, тем более, нездоровому. Не знаю, понял ли он меня, но его взгляд потеплел. На мои расспросы о том, как он себя чувствует, Юлий отвечал, что сносно. Тогда я, набравшись смелости, поинтересовалась, когда это у него началось. Он рассказал мне, что началось это у него, когда он был ребенком и у него на глазах убили отца. Меня смутили другие его слова о том, что ему стало хуже из-за последствий его первой встречи с Зеной и переживаний о том, что он отдал на крест ту, кого, как он слишком поздно понял, любил. Я ощутила укол ревности.
«Юлий всегда знал, что хочет услышать женщина», — подумал, слушая ее, Антоний.
— А еще, — продолжала Габриэль, — я пожалела Юлия… пожалела, как обычного парня. Знаешь, самое сильное чувство у женщины — это даже не любовь, а жалость. Я нежно провела рукой по его лицу, и он не стал противиться этой ласке, а только заглянул мне в глаза и, должно быть, увидел там то, что хотел увидеть. Тогда он кликнул стражу и приказал вывести Крафстара вон, с чем я, конечно, и не подумала спорить.
— Догадываюсь, что было дальше, — не удержался от ухмылки Марк Антоний.
— Дальше… — покачала головой Габби. — Дальше случилась между нами любовь. Вернее не любовь, а вспышка и ослепление. По крайней мере, с моей стороны. Я, конечно, не думала, что после смерти моего жениха Пердикаса — моего первого мужчины — когда-нибудь подпущу к себе другого, да еще и врага Зены, но это произошло. Меня не оставляло чувство запретности и даже греховности того, что я собиралась делать, ведь это было и изменой памяти Пердикаса, и предательством по отношению к Зене, но я летела в бездну и не могла остановиться… Помню, что я зачем-то спросила у него, есть ли у него дети. Он отвечал, что есть дочь Юлия от первого брака.