Орел и полумесяц
Шрифт:
…Надежда медленно провела по лицу, словно пробуждаясь ото сна. Будто только теперь увидев мать, она радостно засмеялась и дала ей обнять себя. Луций Ворен и Тит Пулло с умилением смотрели на них.
— В тринадцатом не поверят… — проговорил Тит.
***
В то время, как в Британии происходили такие бурные события, Зена изнывала от тоски и одиночества. Подруги, с которой она путешествовала по свету и привыкла делить все радости и горести, у нее больше не было. Всепоглощающая месть Цезарю тоже потеряла для нее смысл с тех пор, как она узнала о безумии Наджары. Зена знала, чем та была для него и потому считала, что этим он уже наказан.
«Ее-то он любит, а меня… меня он ненавидит.
— Ты снова думаешь о нем. Я умею читать в твоем сердце и вижу, что там безраздельно царит этот римлянин, а для меня и даже для нашего будущего ребенка там места нет, — мрачно проговорил неожиданно появившийся перед ней Арес.
— Ты несправедлив, — заговорила непривычным для нее виноватым голосом Зена, — ты не знаешь, как я горевала, когда ты был мертв.
— Не мертв, а всего лишь находился в бездонном брюхе этого чертова Азатота, — проворчал бог войны, — а грустила ты не из-за того, что потеряла мужа и отца своего ребенка, нет… ты просто поняла, что больше не будет дурака, которого можно водить за нос, суля ему подачки, словно нищему и используя.
— Арес, прекрати, ты не прав! — закричала Зена. Она не любила Ареса, но ее охватывало отчаяние при мысли, что она может потерять и его.
— Знаешь что, — процедил Арес, — с меня хватит. Я уже достаточно терпел, но больше быть в дураках не желаю. Ты мне больше не жена, а вот ребенок мой. Когда он родится, мы с матерью заберем его на Олимп. Старушка Гера всегда мечтала об этом.
Поверженная этими словами Зена хотела кинуться к Аресу, но он исчез в сиреневой дымке.
— Одна… совсем одна… — прошептала Зена, опершись на стену и закрыв глаза.
А в Египте враг Зены почти безотлучно находился рядом со своей женой, чувствуя, что ее безумие начинает передаваться и ему. Несмотря на то, что его вины в несчастье, приключившемся с ней, не было, он стал винить себя в этом, перебирая в памяти все, что в его поведении или поступках могло ее расстроить, причинить ей боль. Да, в свое время он хотел использовать ее, показавшуюся ему обычной фанатичкой, как простую пешку в своих играх, но потом он узнал ее нежную, светлую и способную любить душу, и его сердце раскрылось навстречу ей и ее любви… Но что, если… ее сердце разбилось, когда заглянуло в его? Он знал, что пережила Наджара, когда он находился в царстве мертвых, знал, на что она пошла, чтобы вернуть его к жизни… а еще помнил ее реакцию на его обман. Она говорила, что простила бы все, но не ложь. Что, если она так и не смогла простить его полностью?
— Прости, прости меня, моя любовь… — повторял он вновь и вновь, задыхаясь от слез.
Его стали преследовать странные сны. В них он часто видел каких-то брата и сестру — близнецов, предающихся порочной страсти… видел девочку лет шести или семи, смотрящую на крохотного новорожденного мальчика, которого держит на руках красивая матрона, поразительно похожая на его покойную мать. А иногда видел какого-то старого жреца, призывающего древних богов.
Если бы не деятельная и жизнестойкая натура Юлия, огонь безумия давно поглотил бы и его. Дела империи, новости из Рима и, главное, из Британии, откуда приходили добрые вести о том, что этот дикий край почти покорен, а культ друидов уничтожен, не позволяли ему полностью замкнуться в своем горе. Юлий уже знал о дочери и с нетерпением ждал их с Габриэль возвращения. Теперь его душу мог исцелить разве что собственный ребенок… пусть и взрослый, и почти не знавший его. Знал император и о том, что кубок
Иной раз ему приходила мысль о находившейся в Риме Алти-Сервилии — матери его друга и несостоявшегося убийцы Брута. Тогда его сердце снова наполнялось печалью и чувством вины, и он снова и снова вызывал в своей памяти ее резко очерченное, но красивое лицо с кошачьими зелеными глазами, в которых ему часто виделись странные, тревожащие огоньки вроде тех, что другие замечали у него самого. И вот однажды, именно в такую минуту ему доложили о том, что она приехала к нему… она здесь, в Александрии.
— Сервилия? — оживился Юлий, как только услышал о ней. — Пусть она войдет, пусть войдет! Я хочу ее видеть.
Он боялся, что увидит преждевременно постаревшую, раздавленную горем женщину, но нет… перед ним была прежняя Алти-Сервилия с искусной прической, блестящими глазами, с обычной жесткой решимостью в лице. Величественность, некоторая медлительность в движениях, изящество настоящей царицы…
Он тепло встретил ее, поцеловал ей руку и усадил рядом с собой, после чего решился начать обещавший быть тяжелым разговор.
— Сервилия, — начал он, — я понимаю боль твоей утраты. Брут был мне не просто другом, я любил его как сына, но он предал меня и…
— Цезарь, — резко прервала его она, — знай, что Наджара потеряла разум из-за моего проклятья, и снять его могу только я!
— Змея! Как я не догадался! — прошипел император-вампир. Он знал о том, что Алти — искусная шаманка и что при ее злопамятности она не могла не хотеть отомстить за сына, но почему-то не подумал о такой возможности.
В бешенстве он повалил ее на пол и хотел впиться зубами в ее шею, как вдруг она спокойно произнесла, глядя в его глаза:
— И ты готов убить мать своего сына и свою единокровную сестру?
— Что?..
========== Глава четырнадцатая Возвращение к истокам ==========
Комментарий к Глава четырнадцатая Возвращение к истокам
Внимание! Здесь рейтинг R и инцест!
История остается недосказанной, но, возможно, будет второй том или что-то вроде…
— Что?..
Юлий вскочил, он не верил своим ушам. Что только что сказала Сервилия? Это не могло быть правдой, она лжет, боясь за свою гнусную жизнь!
Зеленые глаза женщины сузились, а на губах появилась саркастическая улыбка.
— То, что слышал. Брут был и твоим сыном тоже, а мой отец был и твоим отцом, — ответила она, и ответ этот заставил Юлия содрогнуться.
— Ты… ты лжешь! — вскричал он, схватившись за голову, а внутри его сердца горестный голос нашептывал ему, что она сказала правду. Он предал смерти собственного сына!
— Отцеубийца! — не столько с болью, сколько с торжеством бросила ему в лицо Алти-Сервилия.
Это слово ранило Юлия больнее, чем лезвие кинжала. Перед его мысленным взором встало серьезное, угловатое лицо Марка Брута. Он вспомнил то, как всегда был привязан к этому мальчику, у которого не было особых талантов, но в котором ему всегда чувствовалось что-то родное. Он всегда мечтал, чтобы тот был его сыном и воспринял его предательство, как предательство родного человека. Но… знай он, что Брут и вправду был ему не только другом, но и сыном, разве смог бы он отдать его на смерть? Нет, скорее, предпочел бы умереть сам. Цезарь снова слышал свои жестокие слова о том, что любит Брута, но Рим любит больше, слышал предсмертные крики Брута, и его сердце, пусть оно и было теперь холодным сердцем вампира, болезненно сжималось. Он вспоминал и ту грозу, решившую судьбу Клеопатры и приведшую к нему печальный, окровавленный призрак предавшего его друга… его сына. Призрак сказал ему «прости», но сам простить не захотел…