Орёл, несущий копьё
Шрифт:
Георг принял из его рук конверт, запечатанный сургучом. Первым пройдя на кухню (это была маленькая, заставленная комнатка, готовить на которой с удобством для себя смог бы разве что эльф или карлик) и расположившись за небольшим квадратным столом, Георг открыл конверт и, не обращая внимания на еду и соседа, принялся за чтение.
Георг,
Как понимаю, я должен поздравить тебя, ведь ты получил, как хотел, миссию и можешь принять участие в деятельности Семёрки. Не буду врать, что мне нравится затея Адлера (твоё участие), — я вообще промолчу. Попрошу только, чтобы ты был осторожен.
В Вене всё
Есть ещё одна причина для задержки. Помнится, я рассказывал тебе об Эльзе Лихтенберг и о том, что всерьёз рассматриваю вариант помолвки с ней. Теперь шанс, что это в самом деле произойдёт, возрос: она доказала свою полезность, поучаствовав (не зная наверняка об этом, но позже явно догадавшись) в моём проникновении в банк. Она умна, недурна собой и в целом меня устраивает. В награду за помощь она попросила отвести её на открытие сезона в оперу; склонен полагать, что этим вечер не закончится.
Если всё пройдёт успешно с ритуалом и поимкой твари, я рассчитываю вернуться в течение двух недель. После, полагаю, нам обоим следует навестить дом.
Максимилиан
P.S. Удачи.
Буква «М» в подписи всегда выходила у него очень крупная, возвышалась над остальными куда сильнее, чем положено обычной заглавной букве. Это вызвало у Георга короткую улыбку; он потребовал у эльфа перо, чернильницу и пергамент и, по-прежнему не обратив внимания на еду, только сделав пару глотков глинтвейна, быстро написал ответ.
Максимилиан,
Что ж, прими и мои поздравления, тем более что поводов поздравлять тебя явно больше. Рад твоему успеху в Гринготтсе, при встрече с удовольствием послушаю более подробный рассказ.
Я согласен с необходимостью съездить домой; матушка в письмах на это намекает, да и нам есть, что обсудить с отцом. У меня очень нехорошее предчувствие насчёт Болгарии — там слишком много пацифистов и слишком мало после власти Гриндевальда осталось чистокровной знати. Отец писал, что на следующей неделе поедет в Софию на встречу с тамошней аристократией (насколько я знаю, всё устраивает отец Петара), а оттуда — на Буян, чтобы переговорить с Мелеховым.
Насчёт фройляйн Лихтенберг. Тебя не смущает её родство с Адлером? Конечно, в свете большинство считает, что вы с ним чуть ли не лучшие друзья, но уверен ли ты, что хочешь связать нас с ним так крепко? Ты ведь до сих пор не раскрыл мне своих планов, того, насколько большую ставку ты делаешь на Гриндевальда… Только, если не возражаешь, прежде чем ты представишь избранницу родителям, я бы хотел с ней пообщаться. Не сомневаюсь в твоём выборе, просто хочу составить собственное мнение.
Георг
P.S. И вам удачи с Имитатором.
Закончив, он отдал письмо эльфу и приказал как можно скорее передать его Максимилиану. Домовик низко поклонился и исчез, после чего Георг принялся за ужин. Влад по-прежнему был мрачен; сам факт предстоящей акции пугал его, а если бы он знал, где именно и с расчетом на
Георг коротко кашлянул, едва не закашлявшись; горло изнутри словно царапнуло чем-то острым.
— Я всё хотел спросить. Могу? — Влад отложил вилку и настороженно кивнул, и Георг продолжил: — Это касается твоей семьи. Я никак не могу понять: твой дед сражался рядом с Геллертом Гриндевальдом, твой отец — самый ярый защитник равноправия магов в современной Европе, а ты состоишь в группе, работающей для Тёмного Лорда, и в данный момент помогаешь сыну главного врага своего отца готовить теракт. Почему так?
Отвернувшись, Влад глухо спросил:
— Зачем тебе это знать?
— Меня всегда интересовало, что может заставить людей предать убеждения их семей, — прямо ответил Георг. — И если тебя это волнует, брату я рассказывать ничего из услышанного не собираюсь.
— Меня не волнует мнение Макса, — в первый раз за последние дни в его голосе появилась твёрдость, почти резкость. — Я с Адлером, потому что многим обязан ему. Я не с отцом, потому что его идеи устарели и могут привести наш мир только к краху. Такой ответ тебя устроит?
Вежливо кивнув, Георг спокойно добавил:
— Я искренне уважаю твоего отца, Влад, и жалею, что он не на нашей баррикаде.
Штайнер вздохнул, как-то погрустнев, поднялся из-за стола и, механически пожелав спокойной ночи, ушёл. Георг не держал его — он узнал, что хотел. На какой-то момент промелькнула мысль, что Влад, видимо, очень несчастен, но жалости она не вызвала.
«Жалеть можно бездомного щенка в январский день, — сказала когда-то давно, лет десять назад, мать, когда Георг спросил, не испытывает ли отец сожалений, разрушая чью-нибудь карьеру или целую жизнь. — Прочее — недопустимо, потому что это проявление слабости. Слабость и колебания, вызываемые сочувствием, ведут к проигрышу, а наша семья не проигрывает».
«А любовь — тоже слабость? — спросил в ответ Георг, задумчиво глядя на неё. — Потому что я люблю вас и отца, люблю брата и не думаю, что ради чего бы то ни было смогу от этого отказаться».
«И не нужно, — мама погладила его по голове, и на её строгом лице промелькнула такая редкая улыбка. — Любовь и уважение друг к другу делают нас сильнее, помогают преодолеть всё».
Уже засыпая, Георг думал вовсе не о том, что предстояло ему сделать завтра; его мысли целиком занимала та девушка, Эльза Лихтенберг, которую Максимилиан вёл в венскую оперу на открытие сезона. «Кажется, скоро наша семья станет больше», — он поймал себя на том, что думает об этом со странным, беспричинным, казалось бы, удовольствием.
Утро было серое, промозглое и туманное — в общем, обычное для этого места. Георг встал в половине девятого, и Влад вместе с ним, однако не совсем понятно, зачем: на место действия он не пошёл бы, даже если бы и не было запрещения на участие от Адлера, а бомба ещё накануне была им в последний раз проверена и защищена дополнительными чарами. И всё равно, когда Георг вышел, Влад был на кухне, присматривая за варящимся в турке кофе, — бледный и вымотанный, с отчётливыми тенями под глазами. «Не спал всю ночь, — понял Георг и слегка прищурился. — Размышлял об акции и теперь станет пытаться отговорить меня?»