Осада Бестрице
Шрифт:
— Разучивают новый танец.
— Это, верно, красиво… Я хочу посмотреть, как они танцуют.
— Посмотрите, как только поправитесь.
— Нет, сегодня же. После обеда.
Он съел паприкаш из цыпленка и выпил стакан красного вина, потом попросил Аполку:
— А теперь принеси-ка мне скорее сигару!
— Не принесу.
— Я приказываю тебе! — сказал он сердито. Но Аполка топнула ножкой:
— Не получите, и все тут!
Больной удивленно уставился на нее, затем уже кротким, умоляющим голосом попросил:
— Принеси, пожалуйста, мне зеркало. Я хочу посмотреть
— Конечно, вы — Иштван Понграц, всемогущий Иштван Понграц! Но сейчас приказывает врач, а он не разрешил вам курить. Что скажет доктор, если узнает?
— Что мне доктор?! Я же сказал, что велю отрубить ему голову, как только поправлюсь. Он замучил меня.
— Вы должны быть ему благодарны. Он спас вам жизнь.
— Хорошо, ради тебя я буду ему благодарен. Только дай мне сигару.
— Нельзя.
— Но если я очень, очень попрошу тебя!
— Все равно нельзя.
— Не надо быть таким тираном, моя козявочка!
Он, как дитя, на все лады уговаривал Аполку, но сигары так и не получил. И этот единственный в жизни случай, когда в его доме отказались выполнить его волю, потряс Понграца, сразу сделав мягче и покладистее. С этой минуты он больше ничего не требовал, а как-то боязливо высказывал свои самые естественные желания, которых у него, впрочем, как у всякого больного, было бесчисленное множество.
Не успели маленькие фрейлины Аполки, одетые в белые платья, исполнить перед графом свой танец, как ему захотелось посмотреть на свою любимицу Ватерлоо, и он попросил, чтобы коня привели к нему прямо в спальню. Тщетно доказывали ему, что лошади не любят ходить по лестницам. Затем Понграц позвал к себе Пружинского и Ковача и долго разговаривал с ними о хозяйстве и о положении дел в имении, строя радужные планы на будущее.
— Я хочу разбогатеть, — вздыхал он. — Не для себя, а для этой вот маленькой разбойницы, которая отказалась дать мне сигару. Поверь, Пружинский, только для нее. Впрочем, вы сами скоро увидите. Сегодня же. А почему бы мне, собственно, не быть богатым? Принеси-ка, Аполка, моего "министра финансов". Посмотрим, что он сделал с тех пор, как я его видел в последний раз.
Аполка сбегала в смежную комнату и принесла "министра финансов" — единственный серьезный фактор, с помощью которого граф Иштван рассчитывал поправить свое материальное положение.
"Министр" был заточен в большую стеклянную банку из-под варенья, затянутую сверху свиным пузырем. Это был обыкновенный паук-крестовик, который вел в банке жизнь отшельника и от скуки плел свои тенета. «Министр» должен был из девяноста лежавших на дне банки бумажных квадратиков, на каждом из которых были написаны цифры, вытащить и вплести в свою паутину пять номеров: на них впоследствии можно будет поставить на какой-нибудь лотерее в Жолне или Гренчене.
Граф Иштван взглянул на паука, который уже начал плести свои ажурные сети вдоль верхнего края банки и теперь то стремительно бегал по невидимым нитям, то раскачивался в воздухе.
— Мог бы и поусерднее работать, — пробормотал Понграц. — Всего два номера
Действительно, в паутине висели только два бумажных квадратика.
В этот миг со двора донесся стук колес подъехавшего экипажа.
— Это господин Памуткаи привез адвоката, — высказал предположение Ковач.
— Пусть войдут, — обрадованно сверкнул глазами больной и равнодушно отодвинул «дворец» "министра финансов" к склянкам с микстурами. — Пружинский, позови капеллана и Бакру… Пусть соберутся все, потому что я предпринимаю весьма важный шаг, и вы все должны присутствовать при этом в качестве свидетелей. А ты, Аполка, сядь рядом со мною на стул. Но что с тобой? Почему ты так побледнела и дрожишь? Что с тобой, моя букашка? Ну, не пугай меня, улыбнись! В таких случаях полагается улыбаться. Вот увидишь, — я прав.
— Разве вы не видите, что я уже улыбаюсь?
Но улыбка, едва появившись, тут же сбежала с лица Аполки, а страх сменился изумлением: дверь распахнулась, и Памуткаи пропустил вперед Милослава Трновского.
Да, да, Милослав, — если только все это ей не снится. Но нет, это не сон, хотя бы потому, что у вошедшего молодого человека и усы длиннее, и борода отросла, да и красивее он, чем тот, прежний Милослав, который порою являлся Аполке во сне. Девушка тотчас же узнала юношу, лицо ее вспыхнуло, она хотела было вскочить, но так и осталась сидеть, жадно впившись глазами в знакомые милые черты. Впрочем, долго глядеть на него она не смела и потому зажмурилась. Только сердце ее бешено колотилось. Аполка даже испугалась, что сейчас все услышат, как оно бьется, и прижала его ладонью, словно пытаясь остановить. Но разве можно остановить сердце! Иисуеу Навину д тому удалось остановить только солнце.
Тем временем господин Памуткаи подвел к графу гостя и представил его должным образом:
— Доктор Эмиль Тарноци, присяжный поверенный. Молодой адвокат поклонился и вдруг, заметив Аполку, быстро подошел к ней.
— Добрый день, милая сестренка! Однако как ты выросла!
Граф удивленно уставился на них и даже приподнялся в постели, опершись на локоть. Аполка отвечала тихо, почти беззвучно:
— Давно мы не видались, очень давно…
В ее глухом, словно бесцветном, голосе послышался горький упрек.
— Вот как? — сказал больной, поворачиваясь к девушке. — Значит, стряпчий знаком тебе, Аполка?
— Мы с нею в родстве, — ответил за девушку Тарноци. — В близком родстве. Мы с Аполкой в детстве несколько лет прожили вместе.
— Ну что ж, хорошо. Садитесь, дорогой адвокат. Из каких Тарноци вы будете?
— Из пятифоринтовых, [34] — отвечал с улыбкой адвокат. Лицо магната исказилось от ужаса.
— Уж не хотите ли вы сказать…
— Нет, нет, — поспешил пояснить свои слова адвокат. — Я — дворянин. Раньше мы прозывались Трновскими.
34
Из пятифоринтовых. — Имеется в виду пошлина, взимавшаяся государством за изменение фамилии.