Осажденный Севастополь
Шрифт:
XXXVI
Еще с утра того же дня у подъезда красивого, но небольшого дома, именуемого Екатерининским дворцом, где жил князь Меншиков, постоянно являлись то моряки, то казаки, приезжавшие с аванпостов. Утром князь поручил Панаеву съездить в госпиталь и посмотреть на Жолобова и Сколкова, пострадавших в Алминском бою.
Панаев не был трусом, но, войдя в палату, где лежал Жолобов, почувствовал, что у него подкашиваются ноги и холодный пот выступает на всем теле. Кроме Жолобова здесь было еще несколько раненых офицеров. Жолобов лежал под одеялом, его ампутированной ноги
Он улыбнулся и слабо протянул руку Панаеву.
– Ну что, как вы себя чувствуете?
– спросил Панаев, не зная, что сказать.
– Ничего... Довольно сносно... Глупая штука, в мои лета без ноги остаться! Ну да Бог с ним... Вот что, голубчик Панаев, отыщите, пожалуйста, у меня между вещами карты и книги князя. Я всегда аккуратен и не хотел бы, чтобы из книг князя что-нибудь пропало. Здесь со мною есть две или три, да читать как-то не хочется... Скверное состояние духа, особенно же раздражает, когда слышишь крики и стоны других... Кажется, что снова тебе делают операцию... А моя рана как будто заживает. Вот Сколкову руку оторвало - это, кажется, еще хуже моего, не помню, чуть ли не правую.
– Я сейчас иду к нему, - сказал Панаев.
– Светлейший просил узнать все подробно. Он хотел здесь быть сам, да пропасть дел, ни минуты покоя, а этот Кирьяков, по обыкновению, делает князю неприятности... Книги князя я отыщу и доставлю в сохранности.
– Пожалуйста, голубчик. Идите к Сколкову, думаю, он также ждет не дождется, чтобы кто-нибудь посетил его... Опять начинает жечь. Проклятая рана! Фельдшер! Да где они все, черт возьми!
Панаев кликнул фельдшера, выругав его за медленность, простился с Жолобовым и, отыскав одного из врачей, спросил, скоро ли надеются поправить Жолобова?
– Появились признаки гангрены, должно быть, умрет, - сказал врач, пожимая плечами.
Панаев отправился к Сколкову. Тот выглядел совсем молодцом и даже шутил, называя себя русским лордом Рагланом, так как подобно ему был без одной руки.
Вид раны, жирный запах крови и бред раненых - все это произвело такое впечатление на Панаева, что, выйдя из госпиталя на свежий воздух, он почувствовал себя как бы в раю.
Возвратившись во дворец, Панаев в дверях встретился с выходящим оттуда Нахимовым, который, добродушно улыбнувшись, первый поклонился ему. Нахимов только что перед тем был у князя, который призвал его к себе с целью поручить ему оборону Южной стороны. Корнилову князь поручил Северную сторону.
– Не могу-с, - сказал Нахимов, выслушав князя.
– Как вам угодно, не могу-с. Я в пехоте еще не служил-с.
Князь Меншиков был неприятно изумлен этими словами. Он знал по слухам, что Нахимов не поддержал предложения Корнилова выйти в море, но подумал, что, вероятно, Нахимов испугался мысли о затоплении кораблей и поэтому изменил свой взгляд.
– Что означают ваши слова, Павел Степанович? Неужели вы разделяете мнение Корнилова, который из одного упрямства всегда не соглашается со мною?
– спросил Меншиков.
– Нет, не могу-с. Готов служить на суше хоть наряду с простыми
– Павел Степанович, я этих слов не принимаю за серьезный отказ, сказал Меншиков.
– Надеюсь, что вы исполните возложенное на вас поручение.
– Как угодно-с...
– повторил Нахимов, но Меншиков заявил решительно, что не хочет слышать никаких возражений.
Таким образом, Нахимов волей-неволей вынужден был принять начальство над гарнизоном Южной стороны.
Настало утро 11 сентября.
Осужденные на смерть корабли и фрегаты стояли на своих местах с отвязанными парусами. Несмотря на раннюю пору, на обоих берегах рейда собрались значительные толпы зрителей. Еще с вечера экипажи кораблей съехали на берег. На Северной и на Графской много было баб, торговок и матросских жен; последние плакали и причитали, как будто на похоронах. На Графской было также несколько дам и девиц в ярких шляпках и бурнусах. Леля под руку с графом Татищевым стояла в передних рядах толпы. В другое время зрелище поглотило бы все ее внимание, но теперь она была занята главным образом тою мыслью, что ее сегодняшняя прогулка с графом является до некоторой степени вызовом, брошенным в лицо многим севастопольским дамам и девицам, имевшим виды на богатого, молодого и красивого графа.
"Пускай смотрят на нас и завидуют", - думала Леля, втайне торжествуя и нимало не думая о том, насколько эта утренняя прогулка вдвоем по главной улице Севастополя может повредить ее репутации.
Но вот на палубах кораблей засуетились матросы, забегали корабельные плотники с топорами и с пилами. Стали подпиливать мачты, рубить отверстия в подводных частях кораблей. Угрюмо глядели на это зрелище стоявшие на берегу и на палубах других кораблей матросы.
Но вот зашатался один из кораблей и довольно быстро погрузился в воду, с шумом вспенивая волны и оставляя на поверхности воды обломки мачт. Затем другой, третий...
Вскоре четыре корабля и один фрегат исчезли в морской пучине. К восьми часам утра погрузился еще один фрегат; но корабль "Три святителя" все еще держался. Вода лилась потоками из отверстий, а он все стоял на месте. Более трех часов с ним бились - все было напрасно.
В толпе слышался глухой ропот.
– Хоть один бы оставить! Жить ему хочется, ребята.
– Икону-то чудотворную забыли! Взять икону, сейчас ко дну пойдет! толковали матросы.
– Боевой смерти просит!
– говорили офицеры.
Один из матросов вызвался достать чудотворную икону, о которой действительно второпях позабыли. Каюта, где размещалась церковь, была уже полна воды, но матрос все же достал икону. К этому времени корабль начал погружаться, но весьма медленно, так что с берега едва можно было заметить. Наконец было приказано потопить корабль ядрами. Командиру парохода "Громоносец" выпала на долю эта задача.
– Несчастный корабль!
– говорили в публике, сочувствуя этой полосатой громаде, как живому существу. Многие плакали.