Осажденный Севастополь
Шрифт:
Жандр молчал. Корнилов также помолчал немного, быстро зашагал по комнате, потом снова сел и сказал задумчиво, как бы про себя:
– Смерть не страшит меня, а беспокоит одно только: если ранят... не в состоянии будешь защищаться... возьмут в плен!
Он снова зашагал по комнате.
– Владимир Алексеевич, - сказал Жандр после некоторого молчания. Осмелюсь ли я обратиться к вам с великой просьбой...
– Говорите, пожалуйста.
– Позвольте и нам, то есть вашим флаг-офицерам, перебраться с корабля к вам на Северную.
– Меня радуют ваши слова, - сказал Корнилов, - но я бы не хотел, чтобы со мною и вас всех перебили. Лучше
– Владимир Алексеевич, это невозможно! Добровольно никто из флаг-офицеров не останется на Южной стороне, когда вы будете на Северной.
– Ну так я отдам приказ, где кому быть, - сказал Корнилов.
На следующий день Стеценко явился к Корнилову от Меншикова с извещением, что князь выступает с армией. Стеценко застал Корнилова близ батареи № 4, в домике Меншикова, где теперь поселился Корнилов.
Корнилов не любил Стеценко, как и всех, кто слишком угождал Меншикову, хотя и ценил способности лейтенанта. Он принял посланного довольно сухо и спросил: едет ли он вместе с армией?
– Разумеется, - ответил Стеценко.
– Светлейший велит мне быть неотлучно при нем.
– Передайте князю, что весь Севастополь будет с нетерпением ждать скорейшего возвращения его светлости, - сказал Корнилов.
– Время теперь критическое, и без армии здесь сделать ничего нельзя. Да поможет Бог князю побить или хоть потревожить Сент-Арно, но, ради всего святого, пускай князь постарается как можно скорее вернуться в Севастополь. Передайте все это светлейшему!
– Слушаю, - по-армейски отчеканил Стеценко и поспешил к князю.
III
Часу в четвертом пополудни двинулись наши войска с Куликова поля, начав знаменитое фланговое движение, о котором впоследствии так много говорили и у нас, и за границей.
Войска наши шли не по дороге, а несколько левее ее, по каменистому грунту. Всюду виднелся колючий терновый и кизиловый кустарник, потом показался и молодой дубняк.
Войскам было приказано соблюдать тишину, а потому все разговоры, даже между офицерами, шли вполголоса.
Солдаты ограничивались большею частью короткими замечаниями вроде:
– Ну, жарко!
– Эх, леший, тут все ноги об камни обобьешь!
– Скоро ли вода-то, ребята, пить страсть хочется?
– А кто его знает?.. Разве знаешь, куда ведут?
– Куда прикажут, брат, туда и пойдем. Ну, натер ногу, шут ее дери... совсем разопрела.
– Смирно, кто там разговаривает?
– раздается сдержанный голос ротного командира, и разговоры совсем прекращаются.
Показались какие-то белые домики, и наконец войска пошли по дороге к Бахчисараю. Князь Меншиков послал приказание Кирьякову сойти с Сапун-горы и соединиться с остальной армией. Сам же Меншиков со своей свитой устроил привал на хуторе Бракера, покинутом обитателями. Напившись чаю, князь еще несколько времени ехал верхом, но, обогнув Сапун-гору, пересел в экипаж и шагом поехал в хвосте колонны. Адъютанты князя, разосланные всюду, вновь подтвердили строжайшее приказание, чтобы движение было вполне секретное. Вероятно, потому было запрещено даже курить трубки.
Наступили короткие южные сумерки.
Вот по направлению к Мекензиеву хутору движется Тарутинский полк. Подошли к речке, которую пришлось перейти вброд. Вода наполнила голенища сапог, да и вообще купание в подобных обстоятельствах не представляло ничего привлекательного. Солдаты выбирали места, где можно было найти брод помельче, но начальство
– Ему, братцы, небось хорошо, - прошептал один солдат, - сам на лошади, а ты иди как хочешь...
– Сказывают, брат, что как ни иди, а броду тут не миновать, флегматически отвечает другой солдат.
– Говорят, раз пять еще придется перейти...
– уныло замечает третий.
Но все идут в воду не разуваясь, сапог липнет к ноге, по выходе на берег кажется, что к каждой ноге прибавилось полпуда весу. Пройдя далее, снова встретили гусар, которые стояли держа лошадей в поводу. Затем прискакал какой-то адъютант, поговорил с одним из полковых командиров, и полк остановился. Потом было приказано разместиться в кустах, для чего пришлось карабкаться по довольно крутым холмам, поросшим густым кустарником.
К сумеркам мимо этой позиции поехали гусары поить лошадей, но вдруг, не напоив их, стремглав бросились назад, завидев, как им показалось, в отдалении неприятеля.
.Между тем у Сапун-горы произошла настоящая сумятица.
Получив приказание Меншикова сдать свою позицию Жабокритскому и соединиться с Горчаковым, Кирьяков был поставлен в затруднительное положение, так как ему не было указано, куда идти, да и пройти было довольно мудрено. Кирьяков сунулся с горы рассыпным порядком и прямо врезался в колонну Горчакова. В темноте ничего нельзя было разобрать, и колонна была в нескольких местах прорвана, местами вынуждена была остановиться. Тут уже не помогли никакие запрещения; поднялся крик и шум. Кому отдавили ногу, кто спасался от наехавшей на него повозки, ротные командиры выбивались из сил, стараясь не кричать и опрашивая солдат, чтобы отделить своих от чужих. Трудно разобрать, кто был виноват в этой путанице: Кирьяков, взбешенный тем, что Меншиков велел ему очистить позиции для Жабокритского, или сам Меншиков, отдавший это приказание с досады на Кирьякова. Еще раз оправдалась пословица, которую часто вспоминали по поводу ссор между князем и Кирьяковым: когда паны дерутся, у хлопов чубы болят. Из-за ссоры с Кирьяковым Меншиков даже не потрудился узнать, где находится неприятель. А неприятель шел у него чуть ли не по пятам.
Князь Петр Горчаков, ехавший во главе своей колонны, терпеть не мог Кирьякова и, узнав, что по милости его произошла остановка, так разгневался, что сам отправился на Мекензиеву гору узнать, в чем дело, и сказал своим адъютантам, что был бы готов разорвать Кирьякова. Поднявшись до половины подъема горы, князь Горчаков увидел, что колонна уперлась в какую-то сломанную повозку, с которою возились солдаты.
– Это еще что такое?
– напустился Горчаков на бывшего тут офицера. Что вы ее не сбросите? Задерживать массу войска из-за такой дряни?
– Это повозка генерала Кирьякова, - ответил офицер.
– А? Кирьякова? Опять Кирьякова! Тьфу ты, пропасть! Ссунуть ее ко всем чертям в овраг!
Делать нечего, солдаты сбросили генеральскую повозку, и колонна взошла на Мекензиеву гору.
Затем Горчаков отправился к Меншикову, а Кирьяков к этому времени взошел на возвышенность, в противность приказанию Меншикова - не разводить костров - не только велел варить себе ужин, но, сверх того, приказал зажечь кустарники, чтобы, по его словам, испугать неприятеля. Костры запылали, солдаты повеселели и стали разуваться и сушить портянки, как вдруг прибыл один из адъютантов Меншикова с приказанием от князя залить костры.