Ощущение времени
Шрифт:
Зинаида загадочно улыбнулась и назначила ему свидание, как раз в ночь перед выпиской — так совпало расписание… и в тесном предбаннике у кастелянши, куда «люди в белых халатах» не заглядывали, если в двери с надписью «Служебное помещение» светилось занавешенное изнутри, маленькое окошечко, потому что знали, что втайне от начальства сестры назначали там свидания больным, всю ночь напролёт читал Додик свою повесть, изредка поднимая глаза на заплаканное лицо позабывшей обо всём на свете её первой слушательницы… Она опустила руку с марлевой салфеткой, заменявшей платок, в карман и нервно перебирала пальцами, смотрела на стоящего перед ней человека и после долгого молчания вдруг обняла его и тихо сказала, не отстраняясь,
Из больницы Самарский вышел с готовой рукописью. Потрёпанные, помятые листы с закруглившимися углами были исписаны в междустрочьях и на полях мелкими теснящимися буковками. Звёздочки и стрелки требовали читать внизу, читать на обороте, а когда места не хватало, страница продолжалась приклеенными косо и загнутыми снизу и с боков листками, на которых было крупно выведено «ОТВЕРНУТЬ!»
В городе было душно, пыльно и пусто. Жёлтые листики неохотно падали на асфальт, как первые веснушки осени. Почтовый ящик тоже был пуст… мёртвый сезон — все старались исчезнуть: кто на юга, кто в деревню, если там кто-то выжил… куда Додик ни звонил, везде отвечали односложно: «Отпуск, отпуск, отпуск…»
Но его теперь держал ритм прозы, им же самим ей заданный. Он настолько был им пропитан, настолько врос в своё повествование, что совершенно естественно шагнул в его продолжение, в свой город, где ничто его не отвлекало и не сбивало с этого пути. Даже в переговорном за стеклом сидела незнакомая пожилая женщина, ничего не ведавшая ни о ком или не хотевшая вступать в разговоры.
Иванова найти не удалось. Серый не вернулся из загранки или уехал отдыхать. Дрейден оброс библейской бородой и работал над своей теорией сутками в полуподземелье с гудящим котлом. Лизку устроил в пионерский лагерь приятель, она недавно вернулась… даже Анна Ивановна куда-то исчезла, и в квартире разлился необычный покой.
Додик бродил по городу и подспудно ждал какой-то невероятной встречи с Милкой… с той, своей, которая уехала много лет назад, и на самом деле с которой он не расставался.
— Опять повесть принёс, — всплеснула руками машинистка.
— Окончательный вариант, — совершенно серьёзно уверил Додик. — В больнице родил… в терапевтическом отделении.
— Самарский, ты на кого работаешь? — спросила Нинка и уставилась на него.
— Не понял? — переспросил Додик.
— Ты на машинистку работаешь. «Не понял…» — передразнила она саркастически… — я ж уже по пятому разу это переписываю.
— И что? Не получается по-другому… знаешь, сколько раз Толстой переписывал.
— Тихо! — прервала его машинистка, — У него Софья Андреевна была, она ему бесплатно переписывала!
— Ну, и что? — удивился Додик.
— А то! — нравоучительно растягивала слова Нинка. — То, что ты столько денег изводишь, а всё равно не напечатаешь это… а жить как?!
— Проживу!..
— Э-эх! Непутёвый ты, Додик, — сказала она вдруг совершенно ласково, даже нежно, — жениться тебе надо.
— Что ж я, рукописи перестану править?
— Писать о другом станешь, что продать можно, потому что не только о себе думать будешь… у тебя ж такое перо лёгкое.
— Может, слишком лёгкое… на продажу-то их полно — вон целый Союз — строчат, строчат… настоящих, жаль, мало.
— Эх, Додик, всё правду найти хочешь… где? Нет. Надо тебе жениться — точно!
— У тебя один диагноз, Нина! Как приговор!.. Да на ком, — нет же никого!
— Во! Ты что всех баб растерял? Так хоть на мне! — опять сменила тональность Нинка, — я тебе печатать бесплатно буду! Всё деньги в доме останутся.
— Подумаю, — согласился Додик и буквально в самое ухо прошептал ей, — ты, пожалуйста, лишнюю закладку не делай, ладно… — Нинка кивнула головой. Додик поцеловал её в щеку и молча вышел. Он знал,
Настроение совсем испортилось. Шутка Нинки насчёт женитьбы вдруг показалась ему не такой уж невероятной. «А что? Жениться на ней и успокоиться… и сынишка у неё уже есть — готовый… квартира… далеко где-то… какая разница… напротив какой-то лесомассив (Слово-то какое! Отвратительное!) Буду в лесок ходить за ручку с пацаном, листьями шуршать, кропать, что надо, и зарабатывать, а Нинка будет перепечатывать… чаёк на кухне попивать будем… глядишь на машину наскребём и поедем по всей великой Родине обозревать её бескрайние просторы и стройки…» — Додик плюнул от этого тошнотворного текста и только тут увидел, что стоит у фонтана в самом центре Москвы в окружении театров… квадрига летела прямо на него… вода журчала о вечном, деревья шептали другу театральные сплетни, на всех скамеечках под деревьями сидели девушки, явно приезжие, и горячо говорили, говорили, жестикулируя и внезапно замолкая, — наверное, абитуриентки… как раз пора экзаменов… вот они наверняка знают, что делать, что писать и как жить… станут инженерами, врачами, а загодя на третьем курсе забеременеют, выйдут замуж, останутся в столице и опять наверняка будут знать, что делать, что писать и как жить… наверное, при коммунизме, как учили… и тоже на кухне будут пить чай… с лимоном… Дался мне этот чай! — удивился Додик… и вдруг спохватился, откуда это он… возник Лысый, уютная московская кухня… — он думал о Вере, и такая странная цепочка фантазии… почему она не ответила? А может, звонила, и его не было дома… в квартире пусто — даже передать некому. Он почему-то заторопился домой, будто с его появлением телефон обязательно зазвонит, и он услышит её голос. Но телефон молчал. Город совсем опустел. Будто время притормозило, давая возможность оглядеться и подумать, как жить дальше.
Он лежал, подсунув ладони под затылок, скользя назад по цепочке событий и будто впервые увидел всё совсем ясным и печальным… все свои знакомства, влюблённости, кратковременные связи… он понял, а вернее сказать, почувствовал, что во всех уже много лет искал Милку, и, если бы спросили какую, не смог бы ответить… наверное, уже давно придуманную им… которая, конечно, была похожа на Милку Шухман, похожа, как похожа любая девушка, женщина на своё детское, отроческое я… но он не знал, какой она стала, какая она теперь. Только видел её жесты и слышал привычные и родные интонации. Он сам выдумал её. Довыдумал такой, какой привиделась, и искал, искал во всех, кто попадался на пути.
Додик вышел из метро, повернул направо вдоль круглой ротонды вестибюля, сделал несколько шагов и остановился — здесь был тупик. Он знал это и теперь соображал, зачем пошёл сюда.
— Что, пописать надо? — дорогу преградила тётка с метлой, — здесь тебе не общественная уборная! Убирай за вами! — она выразительно замахнулась метлой, — Ходют! Ходют! Есчё один!
Додик отступил на шаг и повернулся уходить.
— Пошли отсюда! — воинственно раздалось за спиной, а перед ним стоял будто бы смущённый Василий Иванович и неловко улыбался. Додик шагнул чуть в сторону и бросил через плечо: