Ощущение времени
Шрифт:
— Ты надолго уходишь? — спросил Додик.
— Стараюсь здесь бывать пореже, да поменьше… Я понимаю: писателю для того, чтобы так жить, анахоретом, надо сначала заработать имя… хотя везде можно родить настоящую книгу… а за мной цех стоит… и там моё место.
— А где моё — не знаю, — подумал вслух Додик.
— Здесь слишком жарко!..
— В каком смысле? — не понял Додик.
— В каком?.. — Станислав задумался. — Хорошо, что мы в машине… я тебе так скажу: такой костёр из искры разгорелся, что очень трудно поддерживать пламя… а чтоб не упасть, надо двигаться, а для того, чтобы двигаться, надо чтобы система была неравновесной, — он изучающе
— И поэтому ты прячешь голову… не в песок, как известная птица, а во льды! Со страха?
— Нет. Мы все на войну работаем… и ты. Марши не пишешь?
— Нет.
— Вот поэтому твоя «Милка» дома лежать будет…
— Нет! — возразил Додик. — Не поэтому… ты одну половину жизни чужим был — сыном врага народа, а я всю жизнь чужим буду… сыном еврея… Да. Я это точно знаю… но пусть и другие знают. Все…
— Что ж. Это позиция… — Станислав помедлил. — Достойная уважения.
— Это не позиция и не оппозиция — это судьба.
IV
Время пользуется правом преимущественного движения — оно безостановочно.
Кажется, в твоей судьбе ничего не происходит, один день — близнец другого, неотличим и ничем не примечателен, даже деньги не тратятся — думал: как прожить предстоящую неделю, месяц, а оказалось, что ещё осталась в кармане какая-то мелочь и даже несколько смятых бумажек. Тогда говоришь: время остановилось. Увы! Остановилось не время — твоя биография, судьба затормозила… а время двигалось и двигалось с обычным постоянством и невозмутимостью… незаметно утекла жара, воздух стал прохладнее и плотнее, повисла серая морось… удивительно неожиданно поседела трава перед рассветом и после этого пожухла на мягком, ласковом солнце. Вслед за берёзками клёны начали желтеть и ронять листву, осинки стыдливо зарделись, и тополиные листья покрылись ржавыми пятнами… листопад, листобой… парочки наслаждаются шуршащими коврами, горьким дымком наполнились дачные посёлки… незаметно и невозмутимо пришла осень. Она такая же спокойная, как это слово, упавшее на пёстрые ковры и затихающее в них.
Иванов уезжал в Монголию налаживать культурную жизнь братской страны.
— Поедем, Самарский, — уговаривал он, — свой агитвагон, остановки где хочешь… по требованию… красоты насмотримся! Женщины какие! В чуме поживёшь, в юрте! По дороге на бурятке женишься!.. Представляешь, какие дети у тебя будут красавцы: еврей и бурятка — это ж гремучая смесь!
— Ты смотри сам не загреми, — отшучивался Додик.
— Не… моя Нюся, видно, не родилась ещё… давай, Додик!
— Нет, Борис! Тут дела, как якорь…
— А денег заработать!?
— Зачем они мне? Богатым в нашей стране быть стыдно… да и нельзя — раскулачат, национализируют. Я проживу, Иванов… а ты мне приёмничек японский всеволновый привезёшь, чтобы тринадцатиметровый диапазон был — вот и всё…
— Понятно… вражеские голоса слушать будешь… Зря ты, — заговорил Иванов совсем другим тоном. — Вернёшься — к тебе отношение другое… помнишь сказку, как Ивана в чаны с водой кидали, испытывали, то с кипятком, то в ледяную…
— Так то Ивана… а я рожей не вышел…
— Ладно тебе! — перебил Иванов.
— Профиль не тот, — не слушая возражения, продолжал Додик. — Мне так и прислали в рецензии,
— Не………! Мало идиотов, что ли!?
— Не скажи! С фамилией Иванов прожить проще!
— А ты попробуй! Вот в вагоне и поменяй фамилию! «Лошадиной тропой. Путевые заметки табунщика Улана Баторова»! Красиво?
— Ты прав! Проверено. Я таких знаю… несколько… только писать лучше не стали!.. Так что, привезёшь приёмник?..
— Привезу! Только м…к ты первостатейный! Я тебе дело предлагаю — потом сам скажешь, какой же я… этот самый был…
— Ты валяй в разведку… послушаю, что потом расскажешь… какие краски, как кумыс, какие натурщицы…
«Может, он и прав, — размышлял Додик, — Вот вернулся из больницы — и мир другой… и сам другой… а если подальше забраться, где люди живут совсем иным, и всё, что привычно и волнует, там так далеко окажется… но как, как всё бросить? „Что?“ — задавал он вопрос… и не мог ответить… что держит меня здесь? Что вообще нас держит? Или вернее, что отторгает, а мы держимся в силу привычки, из-за страха… перед чем, чего? Я — „пролетарий умственного труда“ — мне терять нечего…»
— Вот что, — втолковывал Володя, глядя на него пристально: — Я тебе сначала скажу, как друг: ты это не носи больше никуда, — он поднял рукопись на ладони и плашмя обронил на стол, — не надо. Бесполезно. Никогда не опубликуешь… ни кусками, ни целиком… ни под каким видом… — Додик сидел, молча понурившись, на краешке стула, зажав руки, сложенные ладонями, между колен. После этих слов он откинулся на спинку, уставился на собеседника и продолжал молча слушать, — А теперь скажу тебе, как редактор, только предупреждаю: не лезь в бутылку. Значит, ты мне пишешь книгу про пионеров, как я тебе говорил, помнишь, а повесть твою переделываешь… не знаю, как — это твоё дело… пускай твоя Милка в тундру уезжает, за Полярный круг, ну, какого чёрта она прётся в этот Израиль? Ты же понимаешь…
— Ты что, серьёзно? — просипел Додик пересохшим горлом.
— Послушай, Додик, это не я, понимаешь… я ж тебе сказал… это говорит редактор государственного издательства официальным голосом, понял? Тебе комплименты нужны — ну, классно ты пишешь, классно… Больше скажу, хочешь? Это в ряд встало с «Детствами» всеми, понимаешь? Ты не думал никогда, какая антология «Детств — Отрочеств» существует в русской литературе — ты в точку попал! Толку что? Ты на что потратить годы хочешь? А я — редактор, понимаешь?
— А ты на что потратить хочешь, понимаешь?
— Всё, Додик! Про совесть в другом месте и в другой раз, ладно! Если б не ты, я бы и говорить не стал… вот тебе два листа: списки пионеров — выбирай! Надумаешь — звони… а рукопись твоя — вот она… и чистая… ни одной помарки не сделал… блохи не в счёт! Доволен?
— А ты? — не унимался Додик.
— Я… — Володя положил обе руки на кучу бумаг на столе и нагнулся вперёд. — Я доволен… я бы так, как ты, не сумел… я не про стиль… ты понимаешь… А захочешь: обещаю: я — не я! Одну книгу в год тебе пробью в своей серии. Будешь жить, как… как… — он махнул рукой, — А своё, гениальную нетленку, в стол складывай. Потому что, кто платит — тот заказывает музыку!!!.. Всё. Меня нету больше… ты думаешь, вежливо с авторами разговаривать просто? Я потом ночами из-за вас не сплю, гении х…! Уходи, Самарский! — Додик повернулся и пошёл к двери с опущенной вниз сжатой за угол двумя пальцами рукописью, — Додик! — заорал сзади редактор. — Не будь мудаком! Позвони мне в семь сегодня! Пойдём посидим!..