Осень и Ветер

Субботина Айя

«Кто ты и что сделал с Ветром?»

Глава тридцатая: Ветер

Судьба, сука, меня снова все-таки догнала.

— Ты помнишь Еву? — спрашивает Ян. — Моя жена.

Даже не пытаюсь вежливо улыбнуться. Я просто теряюсь в ее волосах, оглушенный и обездвиженный воспоминаниями о том, как перебирал их пальцами, как засыпал, уткнувшись носом в подушку, вдыхая их запах.

— Ева? — Безразлично повторяю имя, перевожу взгляд на бывшего лучшего

друга. — Поздравляю.

Мы с Яном обмениваемся рукопожатиями, и если я хоть немного помню этого придурка, он сейчас очень сильно на нервах. Как будто знает о нашем с ней прошлом то, чего знать не может.

«Мы с Евой решили пожениться. Она ждет ребенка», — с улыбкой сказал Ян в тот день.

«Твоего?» — тупо спросил я, думая, что просто схожу с ума и это — испытание за все, что я сделал, и за две отобранных жизни. Одну — невольно, а другую — намеренно и цинично.

«Ну не твоего же!» — засмеялся он.

Я умер вместе с Мариной, но в тот последний разговор с Яном, я просто сдох.

— Ева, это Наиль… — начинает было Ян, но она мягко перебивает его не очень успешную попытку разыграть комедию, будто мы незнакомы.

— Я помню. Рада встрече.

«Здравствуй, чужая Осень», — мысленно шепчу я, но вслух не произношу ни слова. Просто смотрю на нее, наплевав на то, что это слишком грубо и откровенно.

— Ты один? — вклинивается Ян.

Я всегда один.

— Деловой ужин, — отвечаю сдержано.

— Тогда не предлагаю к нам присоединится, — говорит он с заметным облегчением.

Какого…?

Бросаю взгляд на часы, как будто меня беспокоит время. Человек, с которым назначена встреча, будет ждать столько, сколько потребуется, на корточках или на коленях на подушке, как собачонка.

Ненавижу себя за то, что стал человеком, которым всегда боялся стать — моим отцом.

«Старый» Наиль просто отошел бы в сторону, нырнул в меланхолию и позволил отчаянию грызть его кости. А новый я лишь беззвучно щелкаю пальцами, и все демоны, скуля, расползаются по углам.

Для нового Наиля нет ничего святого.

Кроме памяти об одной маленькой сломанной бабочке.

— У меня есть время, — говорю прямо в сузившиеся от злости глаза Яна. — Можем выпить вместе, дружище. Раз уж не виделись… сколько? Почти два года.

Ян кивает, но держится настороженно. Даже смешно.

Мы идем к их столу: почему я не удивлен, что ужин сервирован с романтическим флером. Интересно, что они отмечают? Еще одного ребенка?

— Шампанское? — Ян переводит взгляд на Еву, а я не могу не смотреть на то, как они держатся за руки.

— Может, покрепче? — выношу встречное предложение.

Я сегодня с водителем, так что без разницы. Сто лет не пил, а сейчас хочется в

хлам, в дрова.

Нам приносят коньяк, Еве — бокал шампанского и фрукты.

Она достает телефон из сумочки, извиняется — и уходит.

— Волнуется за дочь, все время звонит няне, — говорит Ян, хоть я и не спрашивал.

Было бы странно, если бы не волновалась.

Мы обмениваемся бессмысленными вопросами и такими же бессмысленными ответами. Разговор не клеится.

— Как назвали? — спрашиваю я.

— Что?

— Дочку. Как назвали?

Простой вопрос, но Ян почему-то не торопится отвечать. И не отвечает, потому что возвращается Ева: присаживается к столу, закладывает выпавший локон за ухо, и я сжимаю стакан крепче, чтобы не поддаться искушению зачерпнуть ее волосы всей пятерней.

— О чем разговор? — спрашивает Ева осторожно, избегая смотреть мне в глаза. Нервно расправляет на коленях складки платья.

Она все такая же худенькая, только стала еще бледнее. Кажется, совсем не бывает на солнце, даже румянца привычного нет. И все так же носит волосы распущенными, хоть теперь, в них появилась седина: я сижу достаточно близко, чтобы видеть несколько серебристых ниток в тугом локоне.

— Ян не признается, как назвал дочку, — говорю я.

Ян. Дочка. Язык жжет от того, что оба эти слова приходится использовать в одном предложении.

И Ева все-таки перестает «бегать» от меня взглядом. Что-то не так с ее глазами. Раньше были темно-зелеными, а сейчас цвета первой весенней листвы. Носит линзы? Я помню ту рану у нее на голове. Может быть, после удара…

— Ее зовут Хабиби, — говорит Ева с отрешенной полуулыбкой, как будто мыслями не здесь, а дома, обнимает ребенка.

— Хабиби? — тупо переспрашиваю я.

В голове что-то щелкает. Словно оторванная струна, бьет по самому больному, разрывает плоть.

«Зачем ты дала дочери мусульманское имя, Ева?»

— Красивое имя, — говорю я, хоть на языке вертится миллион вопросов.

И Ева снова убегает. Уверен, что от меня, но выдержка у нее железная и она ничем себя не выдает.

— Очень интересно… — произношу медленно, глядя прямо на Яна. — Ничего не хочешь мне сказать?

— Например, что? — Он одним махом выпивает коньяк, откидывается на спинку стула.

— Сколько ей? — мой следующий вопрос.

Больно так, что я внезапно, впервые за долго время вдруг чувствую себя живым. Хочется сунуть руку между ребрами и сжать сердце в кулаке, чтобы не грохотало, как сумасшедшее.

— Она твоя, Наиль, — говорит Ян жестко и холодно. — Биологически — твоя. Я всегда это знал. Ева не скрывала. Еще вопросы?

Меня штормит. То есть, конечно, сижу ровно, но реальность растекается вокруг меня, сползает грязными потоками бессмыслицы всего, что меня окружает.